Крепкие соловецкие стены |
| 24.02.2011 г. |
|
Священник Виталий Милицин и его испытания Главной церковью Шадринска был, бесспорно, Спасо-Преображенский собор. Прихожан умилял иконостас, написанный в императорской Академии художеств. Главной святыней храма была частица мощей святого праведного Симеона Верхотурского чудотворца. Вера не угасает 20-е годы ХХ века — пожалуй, самый сложный период в истории российского православия. В столицах произошел раскол, апологеты обновления объявили о поддержке советской власти и изменении церковных канонов. Они вошли в резкое противостояние со сторонниками патриарха Тихона, который и советскую власть принял не сразу, и церковные устои менять не собирался. Раскол докатился и до провинции. Спасо-Преображенский собор был отдан обновленцам. Прихожане и священники другого храма, Никольского, поддержали патриарха Тихона. Симеон Верхотурский был особо почитаем в Пермской епархии, ведь он здесь и прославился. День перенесения мощей святого из села Меркушино в Верхотурский монастырь отмечается 12 сентября старого стиля. Обычно в Шадринске в этот день служба велась перед ковчегом с частицей мощей, который выносился на середину собора. На сей раз у ревнителей благочестия частицы мощей не было, но это их нисколько не смутило. Они объявили, что благодать перешла из собора в Никольский храм. Праздник получился значительным. Собралось более 1000 человек — как никогда за последние годы. Литургию вели четыре священника Никольской церкви, в ней принимали участие и батюшки из двух соседних храмов. По окончании ее в частном порядке они говорили: «Вера не угасает. Смотрите, сколько сегодня было молящихся — больше тысячи. Скоро, скоро конец нашему унижению, насилиям над верой. Вот всегда надо собираться так, чтобы нас было больше, как сегодня». (В это же время в Спасо-Преображенском соборе проходила самая обычная литургия, на которой присутствовало 40‑50 человек.) Событие приобрело большой резонанс в округе. Во многом благодаря странницам-монахиням Аполлинарии, Марфе, Анастасии, Доминике и Татьяне. Уполномоченный следственного отделения Шадринского окружного отдела ОГПУ Н. Буркин записал: «Монашки действовали ловко — когда возникло дело, их в округе уже не стало, они перекочевали… Результат таких внушений не замедлил сказаться: по многим селам и деревням распространились и поползли слухи о неизбежной войне, о конце соввласти, об интервенции из-за границы и т. д.» В ОГПУ попытались приземлить мотивы священников: мол, они созвали верующих, «решив подзаработать». Сейчас, за давностью лет, невозможно достигнуть стопроцентной точности. Однако похоже, что со стороны священников праздник святого Симеона Верхотурского был своего рода демонстрацией. Они убедились сами и дали понять властям, что вера в народе жива, несмотря на гонения на церковь. Назову имена людей, не сдавшихся под богоборческим давлением власти. Это настоятель храма протоиерей о. Виталий Милицин, священники этого же храма протоиерей о. Павел Фаворитов (53 лет), протоиерей о. Александр Буткин (48 лет), протоиерей о. Павел Писарев (43 лет), настоятель церкви Флора и Лавра протоиерей о. Иван Суставов (44 лет), священник Владимирской церкви протоиерей о. Андроник Гирский (50 лет). Следствие вели… 30 января 1928 года комиссия под председательством начальника окружного административного отдела Власова и шадринских врачей побывала в Спасо-Преображенском соборе. Предметом ее внимания были мощи святого Симеона Верхотурского. «Мощи помещались в особом ларце перед иконой названного святого. Коробка эта именуется ковчежцем. Длина коробки-ковчежца 26 сантиметров, ширина — 12,5 и высота — 8,5 сантиметра, из серебряного с позолотой материала…», — сказано в акте осмотра. Ковчежец был вскрыт в присутствии настоятеля собора о. Вячеслава Успенского, священников Никольского собора о. Виталия Милицина, о. Павла Фаворитова и о. Андроника Гирского. Далее комиссия глумливо записала: «по виду установить невозможно, человеку или животному принадлежит эта кость, равно как нельзя сказать, к числу каких частей скелета относится часть этой кости…» Следствие, не мешкая, сделало вывод, что «церковники» вводят верующих в заблуждение. Всех священников заключили под стражу. 14 февраля 1928 года начальник Шадринского окружного отдела ОГПУ выдал своему сотруднику В. Орлову ордер на арест гражданина Милицина Виталия Степановича и обыск в его квартире по улице Троцкого, 79. Следователь знал, что протоиерей служит в Шадринске с 1923 года, сюда он был переведен из Челябинска. Ничего крамольного при обыске найдено не было, и чекисты на всякий случай изъяли записную книжку и несколько писем. На допросе о. Виталий Милицин категорически заявил: «Никаких антисоветских слухов и агитации я не вел. Всегда был по отношению к соввласти лоялен и корректен. Проповеди мои, которые я часто говорю, также ничего антисоветского не содержали». Не признали за собой вины и другие священники. 10 августа 1928 года особое совещание при коллегии ОГПУ приговорило во внесудебном порядке всех шестерых священников к заключению в концлагерь сроком на три года. Из Екатеринбурга их повезли сначала в Москву, в Бутырскую тюрьму, а затем в самое известное в стране место заключения — Соловецкий лагерь особого назначения. 20 февраля 1931 года срок заключения священников истек. 25-го числа Буткин и Милицин были отпущены на свободу. А три дня спустя особое совещание ОГПУ извлекло из архива дело трехлетней давности и постановило Буткина, Милицина, Фаворитова и Суставова выслать еще на три года в Северный край, то есть в республику Коми. Пришлось чекистам искать о. Александра и о. Виталия по месту их жительства — в Шадринске. 3 ноября 1932 года президиум Шадринского горисполкома принял решение просить президиум райисполкома ходатайствовать перед облисполкомом о закрытии городских церквей, оставив для нужд верующих одну лишь Кладбищенскую. Народные избранники позаботились и о том, как распорядиться культовыми зданиями: Князе-Владимирскую отдать под общежитие студентов педагогического техникума, Флоро-Лаврскую — под механические мастерские зерносовхоза, единоверческую Свято-Троицкую — под пионерский клуб, а собор разобрать, поскольку он, якобы, обветшал на 70 процентов. Хорошо, что не поднялась тогда рука у атеистов на православную святыню. Архитектурная и культурная ценность собора была признана советской властью при гонителе православия Хрущеве: именно тогда он был отнесен к числу памятников республиканского значения. Размеренная жизнь А теперь вернемся на несколько десятилетий назад. Виталий Милицин происходил из сельской интеллигенции. Он родился 10 марта 1868 года в с. Воскресенском Челябинского уезда Оренбургской губернии в семье священника Степана Федоровича Милицина. Это недалеко от с. Куртамыш. Окончил Тобольскую духовную семинарию в 1889 году и до 1897 года работал преподавателем и воспитателем в Челябинском духовном училище. Его братья выбрали православную стезю: Василий служил священником в Камышловском уезде, Александр — псаломщиком в Куртамыше. Старшая дочь о. Виталия Валентина вспоминала в Опалихе в 1981 году о родительской семье: «Отец окончил Тобольскую семинарию с богословским, философским классами. Рассказывал много и интересно о порядках в семинарии, а рассказчик он был талантливый. Был очень культурным, знающим, грамотным, знал современную литературу. После окончания учебы его послали в духовное училище в Челябинск. Священником он не хотел быть… Женился на моей матери, когда ей только что исполнилось 16 лет, ему же было уже 29. Мать окончила Епархиальное училище в Оренбурге и была учительницей в школе в Челябинске. Она осталась трех лет круглой сиротой. После женитьбы отец почему-то передумал… и стал священником. Его назначили в с. Куртамыш (в Петропавловскую церковь — А. К.). Я родилась до этого, в Челябинске, а остальные — в Куртамыше. Детство мое было очень радостное. Дом у нас был очень хороший, новый, поместительный. Строили его под руководством отца. Кухня, передняя, столовая, из нее ход в спальню родителей, детскую, в зал, а оттуда — в кабинет отца и переднюю, а там выход на террасу во всю длину дома, выход на улицу «парадный», второй выход в сад, насаженный отцом, где мы играли в «клетки», стряпали, кукол кормили, а на террасе устраивались детворой спектакли. Праздники очень торжественно праздновались. Перед пасхальной заутреней нас укладывали под вечер спать в детской, закрыв ставни. Спать не хотелось, шалили, а потом засыпали. В 11 часов ночи нас будили, одевали во все чистое — белье, платья и рубахи (ребятам) и вели к заутрене. Под ногами похрустывал ледок, зевали, а потом попадали в церковь, откуда выходил крестный ход. Он обходил вокруг церкви, возвращался в церковь, и начиналась торжественная пасхальная заутреня. Море свечей. Вся служба — песнопения: красиво, торжественно. После христосовались, возвращались домой, а там уже был накрыт пасхальный стол — белая скатерть, глазированные куличи, крашеные яйца, которые мы накануне красили в разные цвета, пасха, телятина и др. После поста, хотя для нас и не изнурительного, всего давали понемногу. Вначале «святили» еду, а до этого не разрешали есть «скоромное». Под подушку и на Рождество и на Пасху клали для нас подарки. И так было многие годы, пока была в родительском доме, до 18 лет. В праздники — Рождество, Пасху — в первый день являлись визитеры. Мужчины, минуту посидев в гостиной, подходили к огромному столу у стены, заставленному в известном порядке куличами-«бабами», батареей вин (без водки), блюдами с окороком, индейкой, гусем, маслом в виде кудрявого барашка, пасхами: сыро-творожной, вареной, шоколадной и т. д. — «пропускали» рюмочку вина, наскоро, стоя закусывали и «летели» в другие дома. Надо было всех знакомых поздравить. На другой день ездили с визитами дамы. Ну а нам без родителей было раздолье — изображали «визитеров», пробовали всякие закуски. Было весело… А еще помнится, как ездили на пикники: поднимались в гору, через луг, в лес. Каждый привозил что-то вкусное, варили, жарили пирожки с яйцами и зеленым луком (это непременная еда на пикниках), лазили на деревья. Лучше всех лазил отец. Ну а за ним все остальные, по мере сил. Спиртного никогда не было. Обратно ехали уже поздно. И так страшно было спускаться с крутой горы прямо на мост через реку! Гнедко ни разу не разнес. Но он никогда не позволял обгонять себя другим лошадям. Вспоминается, как часто к нам приходили на «огонек» зимующие у нас артисты-украинцы. Ели арбузы, которые присылал к осени дядюшка Андрей Степанович из станицы Звериноголовской, где у него была бахча арбузов и дынь. Присылали большой воз. Ели, засаливали, хватало на всю зиму. В Куртамыш приезжал к своей сестре Валечке, учительнице, ее брат, артист, солист Большого театра в Москве Николай Васильевич Мурин. И вот они — мой отец, его сестра Анна Степановна, Мурин и его сестра – пели у нас. Я была невелика, но запомнила этот концерт. Потом Мурин отравился — совсем молодой был (говорят, из-за трагедии с женой). Он был на первых ролях в Большом театре, пел те же партии, что Пирогов, Шаляпин. Я потом читала о нем в мемуарах Нежинского. Отец очень дружил с режиссером-антрепренером Дорошенкой». В 1911 году о. Виталия Милицина перевели в г. Челябинск настоятелем Троицкого храма. «Там мне было поручено заведовать библиотекой. Отец выписывал «Ниву» с приложениями. Библиотека была обширная. Книги все переплетены. Никем не зачитывались. Я сама выписывала себе от Вольфа прекрасно изданные книги, детские: Веры Желиховской («Князь Илико»), Лидии Чарской «Княжна Джаваха» и др., про Дурову. Кроме того, каждый год как отличница получала в награду прекрасно изданные книги. Чтением руководил отец. Читала подряд все тома каждого писателя. Причем отец говорил, что некоторые еще рано читать. Я его слушалась. Но модную тогда Анастасию Вербицкую читала контрабандой («Ключи счастья»)». Искушение революцией Валентина Степановна не могла не знать об идейных воззрениях отца. «Вообще он сочувствовал революционно настроенным людям. В Куртамыше, как я после поняла, у нас в доме был пункт, где отец помогал бежавшим из ссылки. Было несколько случаев, которые я помню. Когда являлись чужие люди, ночевали у нас переодетые в одежду отца, в виде монахов, собирающих деньги на монастыри, отправлялись дальше. Мать очень боялась их, называла их «каторжниками», думала, что это уголовники, «разбойники», запиралась от них (они всегда ночевали в зале) и плакала, просила отца, чтобы он больше их не пускал. Он же только смеялся и успокаивал мать, но правды она не знала. Потом, через много лет, она мне об этом рассказала». Свое отношение к носителям передовых идей о. Виталий Милицин сохранил и в Челябинске: «Третья квартира был снята у нашего законоучителя о. Дмитрия. Это был большой деревянный дом, не очень теплый, но с отдельными комнатами для меня, для моих братьев (старших), спальней для родителей, столовой, большим проходным залом с «парадным» выходом, где стоял отцовский кабинетный стол и мое пианино. Там читали студенты, Нюсины друзья, политические. Тогда я очень много занималась музыкой. Часто в зале собиралась студенческая молодежь, кружок моей двоюродной сестры Нюси. Мне туда не разрешали ходить. Об этом их просил мой отец. Они же занимались чтением и горячо спорили. Как я узнала позже, это был революционный кружок. Отец предоставил им место для сборов, неопасное для них, но запретил мне там быть». А затем пришло время реализации этих идей на практике. Поначалу все напоминало праздник: «Сразу, при реорганизации управления гимназией, я тоже попала в школьные организации: я была председателем классного комитета, зам. председателя школьного комитета, делегирована в общегородское школьное управление. Забавно было при совместных собраниях школьного преподавательского и родительского комитетов быть и мне от учащихся вместе с моим отцом. (Он был гласным городской думы.) В этом году, 1917-м, была революция. В Челябинске она прошла спокойно. Правда, чувствовалось что-то новое, бодрое. На 1 Мая мы участвовали в общей манифестации. Готовили флаги, плакаты... Среди учащейся молодежи были настоящие идейные партийцы. А мы просто играли в новую игру. Правда, с большим воодушевлением...» Воодушевление кончилось, когда пришла печальная весть из Камышловского уезда: 25 июня 1918 года был убит священник церкви с. Алексеевского Василий Степанович Милицин. Благодарность Богу Протоиерей о. Павел Фаворитов родился в 1875 году. Он был самым образованным среди шадринских священников. Окончил Уфимскую семинарию, а потом Казанскую духовную академию. Обладая музыкальными способностями, играл на нескольких инструментах, пел баритоном. В Шадринском реальном училище он преподавал философию и закон Божий. Он оставил родственникам впечатление о Соловецком лагере: «Нигде я не встречал стольких замечательных людей, я не знал того, что узнал там. Я благодарен Богу за Соловки». И лишь на первый взгляд его слова кажутся парадоксальными. Священник, скорее всего, имел в виду, что ему представилась возможность испытать силу собственной веры и пострадать за нее. Что же касается умных, образованных, интеллигентных людей, то на Соловках в то время их было в избытке. Приведу несколько имен: митрополит Агафангел (Преображенский), архимандрит Вениамин (Кононов), иеромонах Никифор (Кучин), епископ Аркадий (Остальский). Каждый из них заслуживает отдельной главы в истории русской православной церкви XX века. А вот часть списка, в котором значатся и ссыльные шадринцы: «…Флоренский Павел Александрович, Малухин Тимофей Ильич, Гирский Андроник Федорович, Буткин Александр Григорьевич, Милицин Виталий Степанович, Суставов Иван Павлович, Фаворитов Павел Михайлович…». Да, великий русский православный философ и энциклопедист Павел Флоренский находился на Соловках в то же самое время, делил с нашими земляками кров и общался с ними. Известно, что о. Виталий Милицин значился в 1-м отделении 14-й роты. В это же время на Соловках отбывал свои три года писатель «из бывших» Олег Волков. В своей знаменитой книге «Погружение во тьму» он рассказал о своих наблюдениях: «В кладбищенской церкви святого Онуфрия регулярно отправляли службы немногие оставленные на острове монахи. В двадцать восьмом году еще разрешалось заключенным — духовным лицам и мирянам — посещать эти службы… — Думаю, настало время, — говорил отец Михаил, — когда русской православной церкви нужны исповедники. Через них она очистится и прославится. В этом промысел Божий. Ниспосланное испытание укрепит веру. Слабые и малодушные отпадут. Зато те, кто останется, будут ее опорой... Службы в Онуфриевской церкви нередко совершало по нескольку епископов. Священники и дьяконы выстраивались шпалерами вдоль прохода к алтарю. Сверкали митры и облачения, ярко горели паникадила… В двух хорах пели искусные певчие — оперные актеры. Богослужения были приподнято-торжественными, чуть парадными. И патетическими. Ибо все мы в церкви воспринимали ее как прибежище, укрывающее от врагов». 25 февраля 1931 года шадринские священники дождались освобождения, но уже через три дня особое совещание приговорило всех их к трехлетней ссылке в северный край. Протоиерей Виталий Милицин едва успел добраться до дома, как его ожидал новый конвой… Кончина Жить священникам оставалось недолго. Протоиерей Павел Фаворитов скончался от крупозного воспаления легких в Обуховской больнице Ленинграда 30 апреля 1935 года. Андроник Гирский отбыл ссылку в качестве счетовода на Ключевской фабрике, нелегально жил в Москве, был арестован, за контрреволюционную агитацию приговорен к расстрелу и убит 17 февраля 1938 года. Дальнейшая судьба Александра Буткина и Ивана Суставова неизвестна, но прожили они недолго. Единственный, кто перенес все невзгоды и лишения концентрационного лагеря и северной ссылки и выжил, — это Павел Александрович Писарев. Он, выпускник Пермской духовной академии, служил в Никольском соборе Шадринска с 1905 года. Тюрьма и ссылка не дались ему бесследно: на лесоповале о. Павел заболел туберкулезом. Получив освобождение, предпочел держаться подальше от власть предержащих. Уехал к родственникам в город Алатырь. Лишь в конце войны, в 1944-м, переселился в Выборг к дочери. Скончался в Ленинграде 21 марта 1970 года в возрасте 85 лет. В 1991 году Курганский областной суд отменил постановления коллегии ОГПУ и особого совещания по делу шадринских священников за отсутствием в деле состава преступления. Священники причислены к лику новомученников и исповедников русской православной церкви. А что же Виталий Милицин? Он был выслан в Усть-Куломский район Коми АССР, где и умер 16 июня 1933 года в 5 часов утра. В последние месяцы за ним ухаживала старушка, которая и написала его сестре Анне письмо о последних днях священника: «Великим постом на первой неделе читал Повечерие великое. Так хорошо все утишались его чтением. На страстной в великую субботу пели «Воскресни, Боже, суди земли, яко ты наследише во всех языцех». Так хорошо, что и до сих пор вспоминают. И вот после Пасхи он стал очень упадать силами. На св. Николая приходил в церковь, но уже очень был слабый. Я ему даже не советовала идти, так себя утомлял. Но он сказал: «Я очень люблю св. Николая и ради него соберу последние силы и схожу». И это было последнее его хождение в церковь. Посылочки все сам разбирал и радовался, говорит: «Теперь я оживу». Одно время я прихожу к нему, он и говорит: «Матушка, я опять обеднял». Я говорю: «Батюшка, а почему?» – «Много страждущих и голодных, тому дай — и все раздал». Я говорю: «Батюшка, так нельзя, вы всех не поддержите, а себя опять оставите». Человек это был такой добрый и нестяжательный. Когда умер, то приходили и плакали. Всем, бывало, подаст. Хозяйка говорит, сколько раз видела: насыплет круп в бумажки и раздает. И когда умер, у него ничего не было, только одна манка да немножко, с чашку, пшена. Вот какой был батюшка нищелюбивый, «блажен милующий яко тии помилованы будут». Анатолий Кузьмин http://kikonline.ru/ |
|
