Быть сопричастным судьбам людей...Майсурадзе Роман

Священник Роман Майсурадзе - настоятель храма Рождества Богородицы села Булатниково Московской области (Видновское благочиние Московской епархии).

Родился в Ташкенте 27 ноября 1976 года. Закончил Московскую Духовную Семинарию в 2004 году. Женат, отец двух дочерей. Исполняет священническое служение с июля 2005 года. В свободное время увлекается футболом и литературой.

Сайт храма: http://www.hrbcb.ru

"Литература подобна таинственной кисти, умеющая окрашивать различными цветами, не только волны, травинки и закаты, но и оттенки характера человека.

Дорогой читатель! В своём сборнике рассказов «Футляр для виолончели» я хотел показать жизнь, любовь и переживания героев в осенних красках, но в солнечный день.

Буду рад в оказании помощи издания моего первого сборника рассказов. С любовью о Господеви иерей Роман Майсурадзе".

Сегодня  мы знакомим Вас с первым рассказом о.Романа - "Mens sana". В дальнейшем, работы автора будут представлены в рубрике Статьи/Разное 

Mens sana.

В начале апреля я не спеша шёл по каменному мосту в огромный, похожий на византийский дворец, храм. Было пасмурно. Несмотря на то, что матовые серые облака надёжно прятали солнечные лучи, воздух прогрелся и по-весеннему был прозрачен и свеж. Уже вовсю сходил снег, и покатистые склоны с проступающей прошлогодней травой издали казались накрытыми гигантской коровьей шкурой.

Первый раз в жизни в мои сорок лет я был безразличен к весне. Даже в войну, в Грозном, где служил механиком-водителем самоходки, в грязном, пропитанном соляркой бушлате, замёрзший, вечно не выспавшийся, но счастливый, я радовался наступившей весне. Сейчас же это заводящее время меня мало интересовало и особо не трогало. Всё потому, что в августе довелось перенести мне уникальную по сложности операцию в московском центре трансплантации печени им. Н.В. Склифосовского. Прошло больше полугода, но я до сих пор всё ещё висел на волоске или, лучше сказать, жил на пороховой бочке. И каждый прожитый день был моей маленькой победой, был моей весной!

Почувствовав вдруг вибрацию, прямо на ходу я вытащил из кармана брюк мобильный телефон. Звонил мой лечащий врач – Аркадий Ефимович Габай. Разговор с ним всегда был сухим и коротким. Назначив день для очередной консультации, Габай несколько раз наказал мне прихватить с собой все документы, и, сославшись на занятость, сбросил вызов.

Я миновал колокольню, обогнул храм и двинулся к дому причта. Ко мне подошли две старушки, протянули морщинистые ладони, и я их благословил. На мне были чёрные плащ и подрясник, но наперсного креста, цепочки, по которым определялся иерей, увидеть было нельзя. Их надёжно скрывал вязаный серый шарф. Неудивительно, подумалось мне, ведь священников частенько признают по одному взгляду. Я оглянулся и посмотрел на резные, сделанные, по-видимому, из дуба, храмовые двери. Одна из половинок дверей отворялась тяжело, словно нехотя. Прежде чем идти «на ковёр» к настоятелю, обдумывал я, хорошо бы познакомиться с храмом, приложиться к иконам, постоять в тишине, помолиться. Тем более, по определяющему указу, лежавшему в моём портфеле, сие новое место должно было стать вторым моим домом. Оттянув на плаще манжет, я взглянул на часы. - К настоятелю, - вздохнул я и засеменил по ступенькам.

В фойе двухэтажного здания дома причта я представился, объяснил охране, что мне нужно и надел рясу. К моему удивлению меня тут же, чуть ли не под руки, провели в кабинет старосты. Я просто ахнул. Таких апартаментов, открывшихся вдруг так неожиданно моему взору, я не встречал даже у архиереев. Интерьер кабинета просто сиял белизной. Это была преображенная келья! Стены, диван, письменный стол, напольная вешалка, шкафы, кресла и даже ноутбук сливались в один белый цвет. Мебель выглядела дорогой и роскошной. Но я был быстро опущен с неба на землю, как только увидел хозяйку сего кабинета. Приятное впечатление улетучилось, «фаворский» свет тут же померк.

Староста, худая востроносая женщина, с розовой бородавкой на правой щеке, не вставая из-за стола и не выпуская из рук фарфоровые чашку и блюдце, кивнула в мою сторону головой и скороговоркой произнесла:

- Всё знаем, всё знаем. Вы отец Тимофей Вергунов! И вам пересадили печень! Правильно? Сочувствуем. Владыка звонил. Всё знаем. Указ при вас? Давайте его сюда.

- Указ-то при мне, а где настоятель? – пересиливая себя, спокойно спросил я.

- Как?! Вам разве не сообщили? - сказала она, откинувшись на спинку кресла. - Меня зовут Галина Николаевна! Настоятеля нет, и все вопросы, отец Тимофей (моё имя было сказано ею с особенной интонацией), вы можете спокойно решить в этом кабинете. Я надеюсь, вы меня понимаете?! Со своим уставом, как говорится, в чужой монастырь не лезут! Вот такие у нас тут порядки!

- Понимаю, но в любом случае начинать общение я намерен с настоятелем.

- Однако, какой же вы странный... Ладно, учитывая ваше состояние, попробую объяснить ещё раз, - проговорила она и допила остатки из чашки.

Затем Галина Николаевна встала из-за стола и подошла к серебристой кофемашине.

- Представляете, ни дня не могу продержаться без моего любимого капучино. Надо бы приготовить ещё чашечку. И кто придумал такую прелесть! Где-то читала, что какой-то святой называл его даже богоугодным напитком!

- Один римский папа так окрестил кофе, - сказал я. - Капучино, по легенде, изобрели итальянские монахи, орден капуцинов, носившие рясы с капюшонами. Да, и позвольте, чуть не забыл поздравить вас с началом третьей седмицы Великого поста.

Она поморщилась. Отхлёбывая молочную пенку и не обращая ни малейшего внимания на то, что я до сих пор не присел, Галина Николаевна вернулась за стол и стала тоненькими пальцами с вазочки щипать бледный изюм, издали похожий на маленьких отравленных тараканов.

- Мы знаем о вашей проблеме, - продолжала она, жуя и вытаскивая изо рта крошечный хвостик от изюма. - Настоятель - старец глубокий, и вам он на этом этапе точно уж не понадобится. Правда, правда, давайте сюда смело указ! И, если хотите, чтобы у вас со мной сложились хорошие отношения, ещё раз прошу вас выслушать меня... Мы понимаем, что вы инвалид, владыка звонил, и с вами подобает обращаться особенно...

- Божией милостью, мы, Николай Второй, - негромко произнёс я.

- Что?! Что вы хотите этим сказать? - вспыхнула она.

- Ничего, собственно. Неожиданно вспомнился Манифест последнего Российского императора. Вы просто сказали «мы понимаем». Вот и пришло на ум.

- Гм… Какой вы, однако, знаток… Гм… О чём же я хотела предупредить? Вы меня сбили... А, ну, так вот...

Её речь понеслась, и, казалось, что она говорила на иностранном языке. Не желая слушать её болтовню и смотреть на поедаемый изюм, я сфокусировался на знакомом флаконе с туалетной водой, стоявшем посреди письменного стола. Надо же, староста пользовалась «See By Chloe», той же водой, что и моя супруга. Не так давно, в день рождения моей любимой Светланы, в парфюмерном отделе я подобрал ей, конечно же, не без советов услужливых продавцов именно этот, напоминающий чем-то запах мятных конфет, аромат. И мне вдруг почему-то захотелось взять в руки флакон и швырнуть его куда-нибудь подальше, в окно. Из портфеля я вынул указ, улыбнулся, и, передав его старосте, попросил:

- Не пейте только на нём, пожалуйста, капучино.

Хлопнув дверью, я вышел из кабинета.

На светофоре из бардачка своего «Chevrolet Cruze» я достал таблетницу, извлёк две капсулы «Неорала», намереваясь запить водой. Я ещё никак не привык к виднеющейся аэрографии. Рыба в виде белых полосок из житейского моря страстей была выброшена волной мне на чёрный капот. И зачем я позволил моему армейскому другу сделать это? Больше ребячества, чем христианства! С небольшим опозданием я тронулся. Вдруг неожиданно меня обошла белая «Priora» с приоткрытыми передними стёклами и колыхающимися от порывов ветра чёрными занавесками и резко сбросила скорость. От резкого торможения капсулы, как искры, вылетели из моих рук.

- Хачи дебильные, - грубо прокричал я и тут же добавил, - прости, Господи, меня грешнаго. А вечером мне пришлось объясняться с архиереем. Он долго ругался в трубку, в ответ же я больше молчал, не перечил, разглядывая от нечего делать на полке мраморную статуэтку Нефертити, которой, как и мне, в шутку говоря, было уже всё одно. К концу разговора архиерей смягчился и благословил быть мне в храме без фокусов в ближайшее воскресенье, при этом милостиво добавив, если у меня будет хорошее самочувствие.

Невольно Светлана оказалась свидетелем неприятного разговора. Сидя за компьютером, она готовилась к очередной лекции. После того как я отложил телефон на диван, она тихо спросила:

- Отец Тимофей, скажи только, ты уверен, что тебе ещё не рано служить при храме? Да? Я не сразу согласился. Дело в том, что профиль супруги, подсвеченный монитором, удивительно был схож с Нефертити. На мгновение я даже забылся. Тонкая шея, чуть впалые скулы, ровный нос и намотанное полотенце в виде чалмы напомнили мне древнеегипетскую царицу.

- Что на этот раз, если не секрет, изучаешь? - спросил я, чтобы переменить тему.

- Не секрет, читаю, как фараон Рамзес Великий воевал с хеттами.

- Ничего себе! - удивился я и посмотрел опять на статуэтку на полке.

- Так, для общего сведения, может, тебе это как-то сгодится для проповедей или лекций. Битва при Кадеше с фараоном Рамзесом II - первая битва, описанная в истории человечества, - спокойным тоном заключила она.

По моей просьбе Светлана рассказала некоторые подробности из сражений. Я внимательно слушал, думая почему-то о другом. Сколько же горького питья из чаши бытия за эти полгода моя Нефертити отведала со мной! Потом мы долго говорили о египетских пирамидах. Таким образом, не без стратегий я ушёл от подробностей о своей битве «при Капучино».

В воскресенье всю литургию я помогал проводить исповедь. Познакомился, наконец-таки, с настоятелем отцом Георгием, старичком, напоминавшим своим маленьким ростом и вздёрнутой бородой цвета сметаны волшебника из детских сказок. На вид ему было явно больше семидесяти лет. При встрече он добродушно улыбнулся, по-иерейски поздоровался и, благословив перстом область моей груди, невнятно изрёк:

- Да, сердце надобно беречь, худо без сердца. У меня был друг из Грузии святой, он стал святым, ему попали в сердце. Надо молиться Богородице, вино сухое пить...

Он ещё сказал что-то, но больше я ничего не смог разобрать.

На литургии во время пения Херувимской песни стало как-то прохладно. То и дело открывалась боковая служебная дверь, волнами подрагивали язычки пламени у лампад, сквозило; я решил поберечься, обмотав горло тёплым шарфом. Несмотря на созданные маленькие неудобства, настроение в целом было приподнятое: я соскучился по службам, соскучился по лицам, соскучился по покаянным глазам, которые с надеждой смотрели на лежащие на тёмном аналое Евангелие с крестом. Благодарил Создателя за оказанную милость, мечтая разузнать имя донора, чтобы поминать его в заупокойных молитвах. После «Отче наш» я вошёл в алтарь, стянул шарф и надел фелонь, чтобы причаститься. Настоятель, посмотрев на меня и разинув широко рот, громко, дрожащим голосом возгласил:

- Ох, ты бедненький мой, родненький, у тебя печень, оказывается! Как же ты, мой родненький!

Вытащив наперсный крест из-за фелони, я стал кусать губы. После службы, сославшись на диету и отказавшись от трапезы, по благословению настоятеля я направился в кабинет старосты, так сказать, оформляться. На улице ярко светило солнце, вовсю чирикали воробьи. У дома причта прямо напротив окон Галины Николаевны стоял белый «Infiniti», а молодой охранник в чёрной форме проворно натирал его из бутылочки полиролью. Вместо тряпки он пользовался специальной розовой рукавицей. Ловкими движениями охранник «утюжил» капот точно художник, соскучившийся по этюдам. Засмотревшись на его несложную работоу, я произнёс:

- Труд облагораживает человека!

Он улыбнулся, кивнув в знак согласия мне головой, и принялся натирать ещё пуще.

Неожиданно распахнулось окно, и я услышал знакомый голос:

- Савелий, сильно так не дави, можешь ненароком вмятины мне наделать!

Поднявшись по ступенькам, я смело надавил на кнопку звонка. Охрана вновь проводила меня до самых дверей кабинета «её преподобия». Галина Николаевна была одета в белоснежный костюм под стать интерьеру, и только на левом запястье виднелись три маленькие едва заметные коричневые точки.

- Ну что, батюшка, дружить будем али как?

- Будем, будем. Я с вами и не ругался. Хорошая у вас машина, Галина Николаевна. Взрывать не пробовали?

- Не поняла?! - возмутилась она.

- Да так, не обижайтесь, из одного фильма фразу вспомнил.

Дверь кабинета распахнулась, и бесцеремонно ввалился крепкий, лучше сказать, атлетического сложения парень со смешной причёской под кактус. Не замечая меня, ни Галину Николаевну, качок подошёл к кофемашине и принялся с ней возиться.

- Ма, денег дай, - затребовал он, - представляешь, у меня опять бицепс подрос. Пощупай какой! Галина Николаевна немного засмущалась, но всё-таки дотронулась указательным пальцем. Я негромко засмеялся. Окинув меня взглядом и дёрнув подбородком, он спросил:

- Ты кто такой?

- Смерть твоя,- сказал я, рассмеявшись.

- Ма, кто это? Он мне не нравится. Кто это? - протяжно спросил он, внимательно разглядывая меня. - Проблемы?

И показалось, что амбал заволновался. Просто в чашке, которую держал он, задрожало вдруг капучино. Я же без каких-либо угроз и эмоций, просто спокойно, но пристально смотрел на него. Интересно, на его серой толстовке в области сердца была изображена маленькая мишень. Я почему-то вспомнил Чечню, вспомнил, как разговаривал в окружении с автоматом, вспомнил, как с дембелями пил спирт.

- Я священник Тимофей Вергунов. Прошу прощения, если кого-либо случайно обидел!

- Отец Тимофей, вы переходите все рамки приличия, - гневно сказала Галина Николаевна и затрясла руками. - Вы в гражданской одежде, Андрюша не мог знать, что вы священнослужитель. Это безобразие! Я вновь буду информировать владыку о вашем поведении. Андрюша, выйди, пожалуйста, мне надо серьёзно поговорить с этим неблагонадёжным человеком.

Он ухмыльнулся, глотнул из чашки и вышел из кабинета.

- Даже не знаю, что мне делать с вами! - сказала она, краснея, - вы у нас первый такой. От вас одни неприятности. Такой нам не нужен! Вы, можно сказать, на ладан дышите и начинаете там... Неудивительно, почему вас не захотел принять бывший ваш храм. Мы пошли вам навстречу, а вы? Наплевали на нас! Так?

В дверь тихонько постучали.

- А, кто там ещё? Войдите!

Словно на колёсиках, в кабинет мягкой поступью, подгибая голову, вошёл дьякон Павел. Дьякон, на вид мой ровесник, как я приметил ещё на службе, всегда ходил слегка сгорбившись, будто смиряясь пред всеми. Он, видимо, закончил церковную аспирантуру, знал древние языки и просто строчил латинскими выражениями, как из пулемёта. Ещё он любил пользоваться благовониями. Когда в очередной раз он подошёл ко мне под благословение, я почувствовал лёгкий запах, похожий на кипарис. Обычно, когда я благословлял кого-либо, невзирая на возраст, звание, мужеского ли или женского пола, старался, чтобы не прикладывались к моей руке, как правило, после благословения, опуская её резко. Дьякон же, приседая, тянулся к руке, ловил-таки и примыкал своими устами к ней. В момент же самого смиренного поцелуя мне было почему-то неудобно, неловко. А в разговоре он любил хихикать.

- Галина Николаевна, - сказал он, расплываясь в улыбке, - я на секундочку. Буквально на одну секундочку. Важная информация! Sub rosa!

Дьякон торжествовал, видя по глазам, что нам не знаком смысл латинского афоризма и добавил: - Sub rosa! Под розой, значит. Совершенно секретно! У древних римлян роза считалась эмблемой тайны. За пиршествами к потолку привязывали розу, и всё, что говорилось под цветком, не должно было разглашаться.

Он подошёл ближе и, склонившись прямо над ухом Галины Николаевны, принялся полушёпотом говорить. Я быстро догадался, что у старосты он был соглядатаем и вдобавок разносил сплетни. Галина Николаевна, видимо, забыв, что я ещё здесь в кабинете, внимательно слушала его, изредка задавая обрывающиеся вопросы, и сама же на них и отвечала. Видя услужливое послушное выражение глаз и лица, кроткий тон, с коим дьякон вёл беседу со старостой, я почему-то вспомнил (это было незадолго до имплантации) поездку в Иерусалим, а именно Гефсиманский сад.

Я вернулся от Галины Николаевны домой во втором часу дня после очередной битвы «при Капучино». Светланы не было дома, и, проглотив очередную порцию «Неорала», изрядно проголодавшись, я взялся приготовить картофельное пюре. Зазвучала мелодия Шуберта «Ave Maria»; звонил мобильник. Думая, что это Светлана или дочь, я потянулся к трубке.

- Отец Тимофей, здравствуйте! - Это Берёзкина Людмила Константиновна. Вы узнали меня?

- Конечно, Людмила Константиновна, рад вас слышать.

- Отец Тимофей, вы можете в эту субботу послужить панихиду на кладбище? Вы каждый год выручаете меня. Как на этот раз, отец Тимофей? Пожалуйста.

Я вспомнил, что ровно год назад был ещё здоров, и, действительно, каждый раз на протяжении нескольких лет служил панихиду по её умершему от малокровия сыну. Она же ничего не знала о моих перенесённых мытарствах. Мы договорились встретиться в назначенный день у ворот Котляковского кладбища в полдень.

Шёл мокрый крупный снег, когда мы в обещанную субботу с Людмилой Константиновной и её дочерью направлялись к могиле любимого сына. На кладбище, как это часто бывает, а тем более запоздалой весной, всё вокруг смотрелось серым, унылым, точно в чёрно-белом кино.

Мы подошли к нужной могиле, у ограды которой стояла небольшая берёзка, и я стал готовиться к панихиде. «Берёзкин под берёзкой», - промелькнуло молнией в моей голове, и, чтобы прервать начавшийся неожиданный смех, я кашлянул. Снег пошёл как-то быстрее, и, казалось, что с неба спадают белые рваные цепи. Это завораживало! Надев епитрахиль и приготовив кадило, я начал петь панихиду.

После болезни со мной происходили настоящие духовные метаморфозы: обедня воспринималась глубже, иначе, после причастия целый день чувствовался во рту удивительный привкус, словно ты в детстве попробовал на язык батарейку. Вот и сейчас на кладбище всё было как-то не так, по-иному. Вроде бы я и молился, и правильно служил, и не спеша пел, и мягко взмахивал кадилом, но мыслями был под землёй, думая постоянно о человеке, отдавшем мне свою печень. Он так же, как и другие, лежащие здесь в тесных кельях под крестами, спал беспробудным сном. Неизвестно только, где, на каком кладбище? Но его печень жила во мне, и это казалось воистину чудом! «Боже, сделай так, чтобы доктор Габай выполнил обещание и отыскал хотя бы его поминальное имя», - прошептали в конце панихиды мои губы.

Прощаясь на стоянке, Людмила Константиновна всплакнула и втиснула в карман моего плаща бирюзовую купюру. Это, как мне тогда показалось, заметили три парня, слонявшихся неподалёку. Чувствуя на себе их осторожный взгляд, я решил присмотреться к ним. Это были больше таджики, чем узбеки, но, конечно же, я мог ошибаться. Одежда их, запачканная то ли мелом, то ли ещё непонятно чем, говорила, что парни работали на близлежащих складах. Они подошли ко мне ближе, поздоровались, и один из них, самый шустрый, у которого не доставало одного переднего зуба, улыбаясь, спросил:

- А вы здесь работаете?

- Нет, я бываю здесь крайне редко. Что ты хотел?

- Можете вы купить нам зубную паста? У нас нет документ и мыло нет.

И я почему-то вспомнил проповедь одного старого протоиерея. В ней он сравнивал отношения наших христиан к мусульманам с древними отношениями иудеев к самарянам, проводя какие-то параллели. В библейские времена чистокровные иудеи не считали соседние племена самарян, евреев, смешавшихся с язычниками, за людей. Это были отбросы.

Я взял у парней номер мобильного телефона. Который был без зуба, на радостях протянул мне свою смуглую руку. При пожатии меня уколол легкий электрический заряд. Я улыбнулся. По дороге домой по обычаю я выпил лекарства и решил послушать акафист великомученику Пантелеймону, но не смог отыскать нужный диск. Включилось радио. Незнакомая красивая песня сразу же понравилась мне, и тут же поднялось настроение.

Мелодия привязалась ко мне так, что всю дорогу я долго напевал эти бессмысленные слова:

I feel like a criminal

I`m falling apart...

Дома, откровенно говоря, я желал отдохнуть, поспать часа два, но к нам нагрянули гости: дочь Саша со своим мужем Серёжей. Предстояла непростая и, может быть, даже неприятная встреча. Молодые супруги года два жили вместе, но детей не имели. Всё время пропадали в командировках, много трудились, мечтая купить собственный дом. Мне не нравился Сергий, так звал я его по-славянски. Он был далёк от Бога, верил только лишь в свои силы и никогда не налагал на себя крестное знамение. А как-то раз, сидя за праздничным столом, он выразился так: «Я бы на вашем месте отказался от имплантации, доверились бы, как вы утверждаете, воле Божией». И дипломат Светлана, чтобы не накалять атмосферу, мягко перевела разговор на другую тему.

- Привет, Сергий, - при встрече сказал я.

- Здравствуйте, Тимофей Андреевич. Моё имя не Сергий, а Сергей. Я уже несколько раз просил вас не называть меня подобным образом. Извините.

- Серёжа, я же просила не обращаться к отцу так.

- А что я сделал такое? - сказал он, поднимая плечи.

- К моему папе следует обращаться - отец Тимофей.

- Простите, но у меня один отец. Вернее, у меня нет отца, он уже умер, - произнёс он, поправляя дужки очков.

С Сергием, вернее, с Сергеем, сложно было начинать любые разговоры на духовные темы. К счастью, он был крещеным, но часто любил заявлять: «Зачем меня покрестили в детстве без моего собственного разрешения?» или «Зачем причащаться телом и кровью, чувствуя при этом вкус хлеба и вина на своём языке»? И всё в таком духе и в таком смысле. В обычных же остальных житейских вопросах это был сущий неумолимый гюговский Жавер. Знал я, что в жизни он многого добьётся, и, если нужно, пойдёт и по трупам. У Сергея была ещё и младшая сестра - девушка с фиолетовыми волосами, ходившая днём и ночью в тёмных очках. В нашей семье за глаза её называли Мальвиной.

Подходила к концу 4-я неделя Великого поста. На клиросе протяжно читали житие преподобного Иоанна Лествичника. Причащалось священство. Склонившись над чашей со Святой Кровью, я обомлел, увидев нечто такое, что заставило меня взволноваться. От купольной части алтаря в чернильной Крови, слегка подрагивая, отражались лики с росписи - Богоматери и Младенца. Я замер, наблюдая за этим. Я обхватил руками дорогую, похожую на кубок, Чашу и прикоснулся губами к Святой Крови. Вспомнилась булгаковская Маргарита, которая за любовь к Мастеру испила до дна чашу с человеческой кровью; вспышкой осветили мою память перенесённые испытания: больницы, операции, консультации и т.п. Хотя я до сих пор не знал имени человека, который был мне так дорог, я просто помянул его у Святой Чаши. Дьякон занервничал и стал показывать мне глазами, что следует причащаться и ему, и прошептал - «tempo». Причастившись, опять во рту я почувствовал тот особенный привкус.

В комнате священников после службы, переодеваясь, я стал снимать водолазку. Вошёл Савелий и случайно заметил растянувшийся на весь мой живот шрам, напоминающий бумеранг.

- А что это? - тревожно выронил он.

- Стреляли, - улыбнувшись, ответил я.

Опомнившись, Савелий сообщил мне о цели своего неожиданного визита. Галина Николаевна срочно вызывала меня в кабинет. Выпив таблетки, набросив рясу, я направился к старосте. У кабинета меня охватил смех. Сын старосты, Андрюша, стремительно отжимался на кулаках в присутствии дьякона, Савелия и охраны. Нужно отдать должное: делал это он очень быстро и походил на пружину. При этом Савелий с секундомером в руке едва успевал вслух подсчитывать отжимания. Дьякон, увидев меня, улыбнулся, взял благословение и, разводя руками, возгласил:

- Mens sana in cоrpore sano! В здоровом теле - здоровый дух!

- Впечатляет! К Олимпиаде готовимся?- иронически спросил я, поправляя рукой чёлку и чувствуя запах разливающегося кипариса.

Дьякон опять улыбнулся и выпалил по латыни:

- Citius, altius, fortius! Быстрее, выше, сильнее! Кстати, девиз олимпийский игр. Отец Тимофей, не спешите, пожалуйста, уходить! У меня для вас презент. Не удивляйтесь, самый настоящий. Он вытащил из кармана подрясника чёрную продолговатую коробку и извлёк оттуда четырёхконечный деревянный крест.

- Простите, но я обратил внимание, что у вас на пост нет подобающего наперсного креста. Простите, если нетактично поступил или обидел! Он сделан из сандала, а как пахнет, - произнёс он и поднёс к моему лицу крест.

Почувствовав приятную сандаловую волну, я растерялся и не знал, что и делать. Я был повержен. Мне всё больше и больше стал симпатизировать дьякон. Теперь он не казался таким, каким я запомнил его раньше.

- Отче! - неожиданно обратился к дьякону я, - а как вы сказали по-латински будет здоровый дух?

- Mens sana. Но к чему это?

- Да так, фраза понравилась. Mens sana! Звучит! Да, спаси Господи вас за подарок!

Я постучался, вошёл в кабинет, внезапно ощутив лёгкую слабость, головокружение. Староста листала какой-то глянцевый журнал, попивая «дежурный» напиток. Увидев меня, она прищурилась и сказала:

- Я вызвала вас по следующему вопросу. Только сразу же предупреждаю! Без ваших шуточек! Не люблю я их. Ну, так вот, настоятелю на следующей неделе будут делать довольно серьёзную операцию на глаза. И некому будет служить раннюю литургию в воскресенье. И я прошу вас помочь нам! Я всё понимаю, что вы инвалид, понимаю вашу немощь. Но вы также поймите меня правильно! Настоятель тоже серьёзно заболел. И он намного старше вас! Как вы на это смотрите?

Чтобы не упасть, я прислонился к стенке. В глазах поплыло, и всё утонуло в серой дымке.

- Отец Тимофей, ну так как? Я жду ответа...

- Хорошо, - сказал я и, пошатнувшись у порога, вышел из кабинета.

На следующий день я окреп и в сопровождении Светланы отправился на очередную консультацию в Московский городской центр к доктору Габаю. Я вёл машину. По радио заиграл шлягер из 90-х.

Отшумели летние дожди,

И сказала осень: «зиму жди...»

Это был небезызвестный певец Шура. Светлана, видя, что я не меняю радиоволну, с укором произнесла:

- Отец Тимофей, как ты можешь, православный священник, такое слушать?! Это же мужеложник!

- Ты знаешь, Светик, по поводу мужеложника не знаю. Как говорится, свечку не держал. Защищать не буду. Но знаю, что этот человек прошёл огонь, воду да медные трубы. Интервью его недавно читал.

- И что же с ним случилось такого?

- Исцелившись от рака, к вере пришёл! Меня удивило... В своё время в больнице одновременно ему кололи в одну руку лекарство от наркотиков, в другую - химиотерапию. Человек уверовал в Бога. У него духовник есть. Жениться собирается, детей хочет...

- Сомнительно всё это как-то! Этот тип такое на сцене выделывал. Я его хорошо помню.

- До болезни я бы с тобой согласился. Но теперь у меня сложилось иное мнение на сей счет. Спаситель не смотрит на телесную красоту, образование и культуру... Он стучится в каждое сердце! Преображение! Ты ведь меня понимаешь…

И мы молча дослушали песню.

Солнце блестело. Дул сильный ветер. Мы прошли проходную и, приблизившись к больничным корпусам, заметили застывший в воздухе чёрный пакет. Им играл ветер. По тротуару покатились сухие прошлогодние листья. Светлана отвернулась, и сильный порыв ветра заволок лицо её волосами. Я быстро закрыл глаза, чувствуя на зубах мельчайшие крупицы песка и пыли. Весна здесь, в больнице, вдруг напомнила мне минувшую осень, а вместе с ней и всё остальное. Полились мысли. И почему-то возник в памяти мусульманин без зуба.

В кабинете после осмотра Габай просил с розыском донора обождать аж до Пасхи. Вначале я, было даже, обрадовался и поблагодарил за услугу. Но потом, возвращаясь домой, поразмыслив, стал иначе думать об этом. Его пространные, казалось бы, ни к чему ни ведущие замечания, что донора, какого-нибудь шального мотоциклиста, нет смысла искать, что мог он оказаться совсем некрещёным, неправославным, испорченной пластинкой крутились в моей голове. Он явно что-то недоговаривал, утаивал от меня, а, может быть, всё уже ведал.

После ранней обедни в комнате священников из термоса я съел немного овсянки и потянулся за шоколадкой. В трапезной я никогда не бывал, все понимали, почему, и не сердились на это. Интересно, но полюбив с недавнего времени сладкое, я с удовольствием брал с собой то шоколад, то печенье, то кексы. Разломив надвое плитку тёмного шоколада, я всмотрелся в мельчайшие его поры; вспомнилось раннее утро в день имплантации и капельки высохшей крови на медицинском костюме Габая.

Я вышел из дома причта. Пахло краской. Молодой работник, его все звали здесь Абдуллой, подкрашивал чёрной, как ночь, краской кованое крыльцо. Я кивнул ему и спустился. В яблоневом саду приятно пели скворцы. Прогудел поезд. Мне захотелось просто пройтись и подышать благодатью. Я смотрел на просыпающуюся природу, и душа моя наполнялась теплом и здоровьем.

- Mens sana! - сказал я.

Меня кто-то окликнул. Я развернулся и увидел трёх приближающихся мужчин. Один из них, который был ближе, сразу же напомнил мне покойного Николая Ерёменко младшего. Уж больно он был похож! Так называемый Ерёменко подошёл ко мне на расстояние вытянутой руки и поздоровался. Остальные мужчины, облаченные в короткие кожаные куртки, остановились метрах в десяти от нас. И профили их лиц напомнили мне леопардов.

- Батюшка, простите, я правильно обращаюсь? - спросил Ерёменко.

- Да, правильно.

- Да вот, ехал мимо вашего храма, и что-то внутри меня ёкнуло остановиться и увидеть священника, - взволновано сказал он, - всё, я больше так не могу. Нет сил. Ночами я не сплю, пью водку и всё равно не сплю. Что делать, я просто не знаю?! Что делать?!

- Вы не нервничайте, успокойтесь и расскажите по порядку, что у вас произошло?

- Да, да. Что произошло, - сказал он и стал щёлкать пальцами охране, делая знак, чтобы они подошли ближе.

- Понимаете, меня заказали, наняли фотографа. Я мучаюсь, я хочу жить! Понимаете. Если вы меня понимаете. Меня никто не понимает.

- Ну, я понимаю примерно, что у вас...

- О нет, меня никто не понимает! Попробовали бы вы хоть день пожить под прицелом! Я бы на вас посмотрел, - сказал он и расхохотался. - Извините, что это творится со мной.

Он махнул рукой парням, чтобы те отодвинулись дальше.

- Но что же мне делать? - спросил он уже шёпотом.

- Во-первых, вам здесь ничего не угрожает. Вы находитесь на церковной территории. Во-вторых, пойдёмте пройдёмся вокруг храма и потолкуем спокойно.

- Нет, нет, нет, - замотал Ерёменко головой,- вокруг храма очень опасно, здесь много многоэтажек. Давайте поговорим здесь на месте. Прошу вас!

- Да, пожалуйста.

- Я был успешным, да и остаюсь себе успешным бизнесменом. Но конкуренты, интриги, не могу вам всего рассказать. Но думаю, что вы меня понимаете. Эти угрозы, осенью в меня стреляли… Чудом не попали. Именно чудом! И вроде бы дал всем на лапу. Но не знаю, что делать дальше! Вот такие дела! Что посоветуете?

- Тут всё просто. К вам привязалась фантомная боль.

- Не понял! Какая там ещё боль!? - сказал он, оглядываясь.

- Да я вспомнил случай у нас в роте. Одному моему знакомому на паутине ногу оторвало. Ему спокойно ампутировали конечность, комиссовали и отправили домой отдыхать. И вот уже дома, когда всё было позади, рана затянулась, но давно ампутированная конечность ноги ещё ныла. У вас похожая ситуация! Успокойтесь себе и живите спокойно.

- Удивительно вы рассказываете, но как же дальше жить, когда тебя хотят укокошить!

- Подойдите серьёзно к исповеди, причаститесь и доверьтесь воле Господней. Прыгните в горный поток, не задумываясь, садитесь в лодочку и ничего не делайте. Она сама вас выведет на нужную пристань. Вот так! У вас уже всё позади. Вас просто напугали. Не бойтесь! Так говорил Сам Христос. Не бойтесь и слушайте свою совесть!

Мы двинулись обратно к дому причта. Опять пахло краской. На крыльце стояли староста, Андрюша и дьякон. Они молча проводили взглядом меня, охрану и бизнесмена. У мостика я подал на прощанье Ерёменко руку и улыбнулся, при этом чувствуя, как уверенность золотниками вливалась в его тело и душу.

- Mens sana, - шёпотом сказал я и стал возвращаться.

В это время на крыльце дома причта разыгралась настоящая буря. Неожиданно опрокинулась та самая банка и вымазала Галине Николаевне белоснежные сапоги. Раздался неистовый крик. Дьякон, прикрывая уши, отпрыгнул, Андрюша также отстранился и, сжав кулаки, направился к Абдуле. Смуглое лицо работника побелело, и он уронил кисточку на асфальт. Я не выдержал и возник перед Галиной Николаевной и Андрюшей.

- Отойдите, идите лечитесь! Мы сами разберёмся с этим олухом! - закричала она. - Какой идиот вздумал красить в это время крыльцо!

- Такое с каждым идиотом может случиться! - сказал я, - парень ни при чём, я готов ответить за него. Я всё вытру и отмою вам сапоги или же куплю новые.

Она набрала в лёгкие воздух, но крикнуть не смогла и сказала спокойно:

- Не надо мне мыть сапоги. Андрей, принеси тряпку. Пожалуйста, уйдите только вы с глаз моих!

Поздним вечером в центре храма читали апостольские Деяния. Так поступали всегда в ночь перед самой Пасхой. До начала исповеди ещё оставалось время и, чтобы освежиться перед большой праздничной службой, я решил выйти на воздух. На улице вдали красиво светились арочные ворота и пахло костром. Я поднял голову и посмотрел в пасхальное небо. Сверкали звёзды. В астрономии я не был силён, но созвездие печени отчётливо висело над моей головой. Я опустил голову и увидел, как навстречу мне двигались два женских силуэта, в которых вскоре я разглядел свою дочь и младшую сестру её мужа Мальвину. Я удивился, увидев их вместе на территории церкви. Мы поздоровались.

- Папа, мы решили прийти на ночную службу в твой новый храм и посмотреть крестный ход, - сказала дочь, - ты же знаешь, кое-кому легче передвигаться по городу ночью. И с тобой хотят говорить! Уделишь время?

Я кашлянул и взглянул на Мальвину.

- Отлично, я пойду пока в храм свечи поставлю. Беседуйте себе на здоровье, - сказала дочь и скрылась за тяжёлой храмовой дверью.

- Гм… Скоро праздник! Господь воскрес! - так решил я начать разговор с ней.

- Скажите, что мне делать? Я некрасива. И не хочу жить! Но боюсь совершить суицид.

- Так не следует говорить. С чего вы взяли...

- Неделю назад я прилетела из Токио. Вы знаете, как я люблю эту страну! Представляете, сидела я на крыше одного известного небоскрёба, ела себе преспокойненько гамбургер, болтала ногами и захотелось вдруг спрыгнуть. Но упала обертка, я посмотрела на это, и мысли о самоубийстве таким путём изменились. Почему и не знаю.

- Почему?! Потому что вам ангел-хранитель помог! Вот почему. Зачем вообще дёргать смерть за усы, лазить по крышам?

- Вы не понимаете. Крыши - это целая философия. Я очень люблю крыши! У меня есть набор отмычек, чтобы попадать на любые высоты. Сам Иисус стоял на крыше храма. Ведь так вы рассказывали моему брату?

И я подумал, насколько же они схожи мыслью и духом с братом Сергеем.

- На крыле храма Христа искушал сатана, чтоб Он разбился, - сказал я.

- Но ведь Иисус туда зачем-то поднялся? Вопрос: зачем? Будучи на крыше, я смотрела в подзорную трубу на другую крышу, где проводился баскетбольный матч. Но это было в Америке. И это была такая жесть!

- А почему вы всё время ходите в тёмных очках? - спросил я.

- Я некрасива. Очки помогают мне. Я прячусь за ними. Понимаю, что эффект страуса, но, тем не менее, помогает. Это мука - жить на земле и понимать, что ты некрасива. Сейчас мне только лишь девятнадцать, и что? Я повзрослею, и меня никто не возьмёт замуж. Мне будет тридцать, сорок, пятьдесят. Я просто обречена. А скоро буду уже страшна, буду сморщенным яблоком...

- Не делайте только глупостей. И я постараюсь помочь вам. Вот вам маленький трёхстворчатый складень. Складень ратника! Возьмите, не стесняйтесь! Он сильно помогал мне в трудные минуты. Оставил мне его в наследство один покойный товарищ. Он так хотел жить, что когда ему оторвало по локоть руку, пытался её приставить обратно. Он умер в госпитале спустя несколько дней. До сих пор вижу его удивительные глаза, в которых просто кипела жизнь... А вам спасибо, что не побоялись и пришли к Богу.

Мальвина покрутила в руках старенький складень и сказала:

- Нет, я не буду брать у вас эту вещь. И к Богу я не пришла, а пришла к вам. Где он Бог, я Его здесь не вижу. Но хорошо вижу вас. Простите, но обманывать себя глупо, вас же я уважаю! Заберите икону.

Итог разговора был таков, что я никак не смог помочь девушке с фиолетовыми волосами. После крестного хода приехала, как и обещала, простуженная супруга, а дочь и Мальвина уехали по домам. На праздничной литургии я испытывал такую радость, мир и ликование, что в какой-то момент я даже обманулся, чувствуя себя абсолютно здоровым! А приливы любви в эту светлую ночь совершали истовые чудеса! Настоятель, дьякон, Савелий, Галина Николаевна и Андрюша уже казались другими, дорогими людьми. Я уже знал имя донора (на исповеди у меня побывал доктор Габай), но это уже, по сути, ничего не решало. Мне казалось, что я обнимал целый мир! Хотелось так жить! Делиться добром!

После службы меня со Светланой пригласили разделить праздничную трапезу. Посадив супругу за стол и взяв короткий тайм-аут, я направился в комнату священников выпить лекарства и полежать минут десять на разложенном кресле. Закрыв глаза, я не заметил, как утонул в нахлынувшем чудесном блаженстве. Мне представлялось, как по гладкой дороге я мчусь на машине навстречу восходящему солнцу. Со мной ровняется какой-то мотоциклист, поднимает забрало на шлеме, и вижу я вдруг знакомое лицо того мусульманина без переднего зуба. Стало сильно хотеться пить, во рту пересохло, и послышалась песня:

На заре голоса зовут меня...