Стояние в вере. Уфимский Сергиевский собор в годы Великой Отечественной войны. Часть 1

Наш великий земляк, художник Михаил Нестеров, с детства любил этот простой Сергиевский храм, он почитал преподобного Сергия Радонежского, в котором видел «черты лучшего человека древних лет». Всю жизнь М.В. Нестеров искал и находил таких лучших людей своего времени. С благодарностью вспоминал он в своей книге «Давние дни» о «батюшке Сергиевском», отце Федоре Троицком из Уфимской Сергиевской церкви, человеке талантливом, бескорыстном, «воодушевленном», к которому шел народ в горе и радости.

Сейчас, когда говорят о Сергиевской церкви, в первую очередь называют имя преподобного Моисея Уфимского, чьи мощи находятся в храме. Он много лет прослужил в Сергиевской церкви. К нему приезжали люди издалека, ища совета и утешения, и для всех он находил нужные слова, помогал молитвой, имел дар пророчества и исцеления. Столп православия. Так еще при жизни его называл старец Савва (Остапенко), схиигумен Псково-Печерского монастыря. Он говорил уфимским паломницам, приезжавшим к нему для совета: «У вас же есть в Уфе столп православия – от земли и до неба! Отец Моисей. Идите за советом к нему».

Как же смог вырасти в Уфе такой столп православия в советское время, когда были закрыты многие храмы и монастыри?

В годы духовного становления отец Моисей нашел себе достойных учителей в Сергиевском храме. О подвиге жизни их в военное время и пойдет речь в этой статье.

Маленькая деревянная Сергиевская церковь еще в 1933 году после закрытия Воскресенского собора и других каменных храмов в центре Уфы получила статус кафедрального собора Уфимской епархии. Здесь служил епископ, здесь был центр управления епархией.

К началу Великой Отечественной войны в результате сталинских репрессий в стране были закрыты почти все храмы и все монастыри, священнослужители были арестованы, многие из них погибли в тюрьмах и лагерях. «Общее состояние епархии к этому периоду являлось удручающим», – писал протоиерей Владимир Сергеев в своей статье «Судьбы святынь и подвижников Уфимской епархии в период 40-50-х годов».

В 1937 году архиепископ Уфимский Григорий (Козлов) вместе со всем причтом Сергиевского собора был арестован, и вскоре многие из них были расстреляны. Храм стоял пустой.

Ксения Глухарёва рассказывала, что матушка Маргарита (Чумакова), бывшая игумения Бугабашского монастыря, хлопотала о том, чтобы храм снова открыли, ходила по домам, собирала подписи, ведь без решения «двадцатки» церкви не открывали. И без священника тоже. Она пришла к иеромонаху Ксенофонту (Синютину), которого освободили из заключения с больными ногами, отмороженными на лесоповале, и попросила его пойти служить в пустующий Сергиевский собор. «Вы сперва сухари сушите и котомку мне шейте, а потом я пойду», – тяжело вздохнул отец Ксенофонт, ожидая за это скорый новый арест. Но пошел. И случилось чудо, его допустили до служения в храме.

Протоиерей Владимир Сергеев писал о дальнейших событиях так: «Митрополит Сергий (Страгородский) 2.03.1938 г. назначил протоиерея Николая Бардукова настоятелем кафедрального собора и исполняющим обязанности благочинного г. Уфы. По епархии оставались незакрытыми еще 51 церковь. В 1940 году в результате гонений осталось только 9 незакрытых церквей. Но открыто действующей в пределах трех епархий осталась только одна – Сергиевская церковь в Уфе. Конечно, духовная жизнь не прекратилась. По ночам совершались нелегальные богослужения заштатными священниками в частных домах.

В апреле 1941 года была предпринята попытка закрытия Сергиевской церкви в городе Уфе... Власти столкнулись с упорным сопротивлением». Настоятель храма, протоиерей Николай Бардуков, был арестован и осужден 11 апреля 1941 года на 5 лет. В тот же день в Сергиевском соборе назначается настоятелем иеромонах Ксенофонт (Синютин). Через месяц отца Николая Бардукова неожиданно освобождают, но уже через полгода, 6 января 1942 года, в канун Рождества, отца Николая все-таки удаляют из храма, его мобилизуют на фронт. В храме остается служить один иеромонах Ксенофонт. Его арестовывают 5 марта и он находится под судом до 21 июня 1942 года. В это время политика Сталинского правительства по отношению к церкви начинает меняться, иеромонаха Ксенофонта освобождают, и он возвращается в уфимский Сергиевский собор.

«Благодаря его удивительной стойкости церковь удается отстоять… Вокруг отца Ксенофонта сплачиваются верующие люди, помогают оплатить непомерно высокие поборы», – писал протоиерей Владимир Сергеев в своей статье.

Игумен Ксенофонт (Синютин)

Рассказы старожилов об отце Ксенофонте похожи на жития святых первых веков: «Он был афонский монах. На Афоне явилась ему Божия Матерь и сказала: «Ступай в Уфу, в Сергиевскую церковь и сохраняй ее, ты там нужен». Говорили, что он был мощный, грузный, огромного роста, и не давал милиции закрыть церковь, усевшись в алтаре в кресле – не сдвинешь его, отказываясь уйти из храма. А ведь эта мощь была не физическая, а духовная. Его могли застрелить на месте. Говорили, что такое «сидение» повторялось не раз. А потом долгие годы отец Ксенофонт платил огромные, нескончаемые налоги на церковь, иначе храм бы закрыли за их неуплату. Это была обычная практика для закрытия храмов с двадцатых годов.

Между службами отец Ксенофонт плотничал, делал печи в окрестных частных домах, выполнял там любые работы взамен ушедших на фронт мужчин. Мастер был на все руки. Все заработанные деньги отец Ксенофонт отдавал налоговой. И все деньги, которые приносили в церковь ее прихожане – сразу в мешок и относил в налог: «А мне довольно два ломтя хлеба с кануна и я сыт». Это был бесконечный подвиг смирения среди всеобщего голода и усталости.

В Сергиевскую церковь приезжали верующие не только со всей Башкирии, но и из Челябинской, Оренбургской, Самарской епархии. Отовсюду, где были закрыты храмы, приезжали, чтобы креститься, исповедоваться, причащаться, отпевать заочно покойников, привозили записки на литургию от тех, кто сам не мог приехать, помянники разоренных монастырей. «Крестилось людей полный храм», – вспоминал иеросхимонах Аарон (Дудинов). Часто верующие до Уфы шли пешком многие километры. Отец Ксенофонт был духовником монашествующих. После закрытия монастырей, отбыв сроки в тюрьмах, ссылках и лагерях, монахини и монахи добирались до Сергиевской церкви. Преподобный Моисей Уфимский был с молодых лет учеником отца Ксенофонта и разделял все его труды.

Иеромонах Ксенофонт жил в строгой аскезе, соблюдая афонский устав, был требователен к себе и милостив к другим. На исповедь к нему всегда стояла большая очередь. Говорили, что он никогда не терял присутствия духа, и приветливая улыбка не сходила с его лица. А ведь это свидетельство высокой духовной жизни. Впрочем, он мог быть решительным и суровым, когда это было нужно. Он был немногословен, выражался простонародно. Занимался церковным хором, был прежде певчим, регентом, всю жизнь писал иконы. Все свои многочисленные таланты он отдал на служение Богу.

Иеросхимонах Аарон (Дудинов) называл отца Ксенофонта спасителем Сергиевской церкви и говорил, что он многих людей «держал и направлял» в Уфимской епархии. От него первого я услышала рассказ о том, что в Уфу отца Ксенофонта прислала с Афона Божия Матерь. В послужном списке отца Ксенофонта указано, что он принял постриг в Свято-Николаевском монастыре Челябинской епархии, где и подвизался до закрытия монастыря. В этом монастыре был афонский устав. Он был связан с Оренбургским афонским подворьем. Его иноки ездили на Афон. Были случаи, когда монахи перебирались через границу и в советское время. Так преподобномученик Гавриил (Гур) после закрытия Николаевского монастыря выехал на Афон и вернулся потом в Россию, где вскоре был арестован. Возможно, что так был арестован и отец Ксенофонт (Синютин). Но когда он был на Афоне, выяснить не удалось. На Афоне много монахов жило без регистрации.

В некрологе игумена Ксенофонта, опубликованном в «Журнале Московской патриархии» в 1959 году, указано, что он «с 1930 по 1956 год нес пастырское послушание при кафедральном Сергиевском соборе г. Уфы». Некролог составлен был в годы очередного усиления гонений на церковь. Он очень краток, в то время не принято было перечислять в официальных публикациях, каким подвергался репрессиям человек. Цензура бы не пропустила. Вероятно, что здесь дата «1930 год» означала первое появление отца Ксенофонта в Сергиевском соборе как пастыря, духовника. Ведь 1930 год указывается на сайте «Открытый список», как дата его ареста в Уральской области. Затем был арест в 1932 году. Сколько раз и лет он был в заключении, неизвестно. Штатным священником Сергиевского собора он упоминается в послужном списке только с апреля 1941 года.

Все для фронта, все для Победы

Этот лозунг с начала войны был воспринят всем народом. В военкоматах толпились добровольцы, требуя своей скорейшей отправки на фронт. Люди, оставшиеся в тылу, на работе перевыполняли нормы за тех, кто на фронте. К станкам становились подростки и старики. Для Церкви лозунг «Все для фронта, все для победы» обернулся временным ослаблением репрессий. Практически все действующие храмы собирали у прихожан средства для помощи фронту уже с лета 1941 года, хотя всецерковный призыв трудами и пожертвованиями содействовать фронту митрополит Сергий (Страгородский) огласил 14 октября. Возможно, что это послужило одной из причин, которые побудили Сталина разрешить вновь открыть небольшую часть храмов. Сталин вынужден был доказывать союзникам свою лояльность к церкви. И нужно было воодушевить людей на защиту Отечества в самой России в месяцы стремительного захвата гитлеровцами нашей земли. Планировалось, что откроют вновь храмы только на время войны.

Из мест заключения для служения в храмах была возвращена часть священнослужителей, в основном, старики и инвалиды, других отправляли на фронт.

Новый архиепископ Уфимский Стефан (Проценко) освободился из заключения в 1942 году и был назначен к Сергиевской церкви. Владыка Стефан отбывал срок в Красноярском исправтрудлагере, где он к тому времени пробыл уже 5 лет и 10 месяцев вместо 5 лет заключения по приговору. И неизвестно, сколько он там находился бы еще, и выжил ли там, если бы его не отправили служить в Уфу. Красноярский лагерь – это лесоповал в тайге среди непроходимых болот, полчища гнуса, высокая смертность среди заключенных. «Летом 1941 года в Краслаг пригнали многотысячный этап литовских граждан. Немалая их часть погибла в 1941-1942 годах… В январе 1942 года в Краслаг в трудармии загнали несколько тысяч поволжских немцев… Строительство лагерных пунктов не прекращалось ни днем, ни ночью…», – написано об истории Красноярского лагеря в «Открытом списке», в фейсбуке. Впрочем, такая картина была в лагерях повсеместно.

Лозунг «Все для фронта, все для победы» обернулся полной беспощадностью к людям со стороны властей. Было ужесточение мер наказаний за опоздания. Дети работали у станков вместо взрослых, ушедших на фронт, бывало, что по две смены. Они с 12 лет, как и взрослые, получали реальные сроки в лагере – за опоздание свыше 20 минут – на 6 месяцев или на год, и до 8 лет – за прогул. Проспав от усталости выход на работу, опоздав на трамвай или забежав по дороге к матери, бывшей на работе круглыми сутками на другом производстве, они оказывались в заключении вместе с уголовниками.

Так Аврора Кропинова, cтавшая в будущем матерью протоиерея Бориса Развеева, в 1943 году, в возрасте 16 лет была арестована за опоздание на работу и отправлена в лагерь на Колыму на 5 лет (опоздала она, потому что у нее в этот день рожала сестра). Чудом выжив в лагере и освободившись по окончании срока, Аврора Кропинова вышла замуж там же, на Колыме, за Бориса Развеева, отбывшего в заключении 18 лет, и в честь него дала имя своему старшему сыну, будущему священнику. Мы с Авророй Ивановной вместе в начале 90-х годов разгружали кирпич для колокольни храма Рождества Богородицы, стоя в одной цепочке. Она приветливо встречала дома несметное количество духовных чад отца Бориса, неизменно усаживала их за стол, очень вкусно кормила, но, бывало, вдруг испугавшись, что кто-нибудь из посетителей, возможно, «стучит» на отца Бориса, подчеркнуто игнорировала нежеланного гостя. Годы заключения не прошли для нее даром.

Но вернемся к событиям военного времени.

Уфа была переполнена эвакуированными, их подселяли к семьям местных жителей. Бывало, что семьи уфимцев выселяли из их жилья, чтобы разместить особо важных работников эвакуированных предприятий. Часто приезжие рыли себе землянки и жили семьями в них годами. К.М. Кастелина вспоминала, как к их семье в комнату подселили семью с двумя парнями из Рыбинска, которые ездили на работу с улицы Менделеева около Сергиевского собора на моторный завод в Черниковск. Можно себе представить, как они торопились на трамвай утром, чтобы успеть на работу вовремя! А ведь трамваи шли переполненными. Многие оставались ночевать на работе. Жили трудно, не хватало хлеба. На школьников выдавали в день по 50 граммов хлеба, но люди старались помогать друг другу, бывало, что делились последним с чужими детьми. Кастелина подчеркивала, что у них «никакой неприязни к эвакуированным не было». Люди жили дружно. Когда она, молоденькая девчонка, устроилась работать на почту и разносила телеграммы, часто и по ночам, ни разу никто из прохожих ее не остановил и не попытался обидеть.

В годы государственного террора, тяжелого военного времени, люди оставались людьми, но в то же время у них было чувство гнетущего страха перед властями.

Время было голодное. За несколько колосков или картофелин, унесенных с колхозного поля, давали срок. За неосторожное слово или анекдот можно было получить политическую статью.

Заведующая библиотекой Крестовоздвиженской церкви г. Уфы И.Н. Ентальцева

Продолжение следует