Табынская икона Божией Матери в трудах и жизни митрополитов Мануила (Лемешевского) и Иоанна (Снычева)

Местночтимые святые и святыни в трудах владыки Мануила (Лемешевского) и приобщение им к этим трудам иеромонаха Иоанна (Снычева)

Чем отличается труд церковного историка-краеведа от труда историка-краеведа светского? Тем, что это не только изучение прошлого, но и прикосновение к вечности, к святыне. Каким должен быть труд церковного историка-краеведа? Образцом этого может служить пример митрополита Мануила (Лемешевского) и его ученика – митрополита Иоанна (Снычева).

История знает немало выдающихся архиереев, занимавшихся церковной историей и краеведением, таких как святитель Иустин (Полянский), епископ Уфимский, память которого сугубо чтил митрополит Мануил (Лемешевский) [1, с. 255]. Но продолжать труды своих предшественников ему пришлось в суровые годы гонений на Церковь. Везде, где бы ни служил владыка Мануил – в Москве, в Петрограде начала ХХ века, в провинции, был ли он в ссылке, на Соловках, – он не оставлял трудов по церковной истории и везде обращался к изучению местных святынь и житий местных подвижников благочестия.

Вынужденными перерывами в этой работе были только годы тюрем и лагерей. Удивляет количество сделанного им. Его «плач о книгах» [2, с. 265] может понять только провинциальный историк «доинтернетовской» эпохи. Митрополит Мануил (Лемешевский) изыскивал книги, журналы, где только можно. Делал из них выписки. Записывал рассказы людей. Так, увидев в чьей-то поминальной записке имя юродивой Улиты, он поставил задачу «путем опроса выяснить личность этой вовсе мне незнакомой юродивой Иулитты. Верю, что ее молитвы помогут мне в поисках ее жизнеописания» [1, с. 117]. Речь тут явно шла об уроженке Оренбургского края – блаженной Иулитте Уфимской.

Митрополит Мануил вовлекал в труды по церковной истории X-XX веков своих духовных чад, сотни карточек в его картотеке архиереев написаны разными почерками на самых разных клочках бумаги. Составленные им синодики включают огромное количество имен. Безусловно, в таких условиях работы были неизбежны пропуски и неточности, но, тем не менее, его труды являются драгоценным источником информации об истории православия.

В годы массового уничтожения церквей и гонений на духовенство он заботился о сохранении церковной истории – для чего? Что подвигало его на это? Митрополит Иоанн (Снычев) писал о владыке Мануиле: «Ни на минуту душа его не расставалась мыслию с почившими о Боге праведниками. Память о них была величайшей усладой сердца его. Насаждать, укреплять, возгревать эту память в сердцах верующих – было его непрестанной заботой. Он учил, проповедовал, будил спящих, поднимал изнемогших, утешал плачущих, ободрял немощных». В своих проповедях и соборных молитвах «он возобновлял ежедневно в памяти духовных чад своих прекрасные примеры и образцы духовной жизни и подвига и, соединяя крепкими узами, воспоминая Церковь Небесную и Церковь земную». Он учил, изучая местных святых, их почитать и, «получая от них живую молитвенную поддержку, следовать им в жизни» [2, с. 154-155].

Сам владыка Мануил писал в дневнике в 1946 году: «Ваня [Иоанн Снычев] с великой радостью принял от меня послушание – записывать жизнеописания исповедников и подвижников благочестия местной епархии… А я рад, что приохотил его к сонму русских святых и праведников и он возлюбил мир этот полнотою своей душевной чистоты… На днях он составил мне наметки жизнеописаний оренбургских подвижников и хорошо, сердечно, изложил свои мысли». В те же дни владыка Мануил записал в дневнике, что одна отроковица попросила его дать ей текст молитвы на день рождения, и он сказал ей, что такой молитвы нет, но потом задумался над ее просьбой и «поручил составление такой молитвы Ване, который с радостью согласился ее составить ради св. послушания». На другой день «рано утром Ваня принес мне составленную им молитву на день рождения. Я заслушал ее. Написал он ее легко, и по размерам своим она не утомительна, удачна и в выражениях легка и ясна. У Вани, несомненно, имеется дар составления молитв на разные случаи» [3, с. 38-39]. Незадолго до этого он записал: «… мой милый Ваня занес сегодня в келлию составленную им по моему благословению “Молитву благодарения за день”. Исправлю ее и начнем мы с ним возносить ее каждодневно» [1, с. 87].

Сам владыка Мануил имел гимнографический дар, у него был опыт в создании молитв и канонов, и он мог оценить по достоинству первые опыты талантливого юноши. В том же 1946 году тот показал ему срисованные им иконы, и владыка Мануил решил было, что ему надо учиться на иконописца. Но когда он увидел, с какой радостью Иоанн пишет о подвижниках благочестия и что он легко, ясно, сердечно излагает мысли, то понял, что он приобрел в нем достойного ученика, верного сподвижника-единомышленника в своих трудах. Молитва и действие в их жизни были неразрывны.

Впоследствии митрополит Иоанн написал жизнеописание своего учителя, в котором бережно передавал его уроки духовной жизни. Там он писал, что владыка Мануил не только включал в свой синодик имена тех, о ком писал и собирал материалы, но и везде, где служил, поминал местночтимых святых на отпустах, а если подвижники благочестия были еще не канонизированы, то поминал их на заупокойных службах и литиях. Он вводил там, где этого не было, регулярное чтение акафистов перед местночтимыми иконами и приучал паству к общенародному пению их.

Особенно «горячо и умиленно» [2, с. 145] он почитал Божию Матерь и писал, что всегда чувствовалось, что он предстоит перед Ней Самой во время чтения акафистов перед Ее местночтимыми иконами, будь то в Серпухове «Взыскание погибших» или «Тихвинская» в Тихвинском храме.

Годы служения митрополита Мануила (Лемешевского) в Оренбургском крае. Табынская святыня

Вся жизнь митрополита Мануила прошла под Покровом Божией Матери [2, с. 316]. Впервые он явственно ощутил Ее помощь в Киргизской миссии, когда он написал про обновившуюся Абалакскую икону «Знамение», и в полной мере ощутил это родство в трудах по прославлению чудотворной иконы Божией Матери Табынской во время служения его епископом, а затем архиепископом на Чкаловской, как называлась Оренбургская кафедра в 1945-1948 годах.

По воспоминаниям А. А. Савина, бывшего секретарем Оренбургского епархиального управления, владыка Мануил прибыл туда в тюремном бушлате после многих лет ссылок и заключения [4]. К этому времени в Оренбургской епархии были закрыты и разрушены почти все храмы, арестовано почти все духовенство. «С 1937 по 1943 год в Оренбургском крае не было ни одного действующего храма. Повсюду – одна антирелигиозная травля. Верующие ушли в себя, некоторые боялись открыто креститься и носить нательные крестики, а те, у кого в доме были иконы, – тщательно прятали их. Люди видели, как в 30-е годы закрывались и разрушались святые храмы, безконечные аресты духовенства наводили на них страх. Во время войны положение изменилось. С 1944 года потихоньку стали открываться церкви. Однако в Чкаловской (Оренбургской) области [как и везде в стране. – ИЕ] процесс этот проходил очень трудно. Местные власти противились открытию храмов <…>. В это сложное для церковной жизни время монахиня <…> Евстолия, желая укрепить веру своих земляков, предложила организовать большой крестный ход с местночтимой иконой Божией Матери “Табынской” к месту ее явления – на источник, находящийся в пределах Уфимской епархии <…>. Владыка Мануил поддержал эту идею» [3, с. 71-72].

За три с половиной года служения владыки Мануила на Чкаловской кафедре им было открыто, каждый раз преодолевая сопротивление властей, более 20 храмов, и среди них был Никольский кафедральный собор с оренбургской чудотворной копией Табынской иконы Божией Матери. У Табынской иконы многие копии становились чудотворными.

Праздник Табынской иконы, покровительницы Уральского края, в девятую пятницу после Пасхи издревле собирал на месте ее явления на Святых Ключах в Уфимской епархии тысячи паломников не только из окрестных сел, но и из других епархий, а ежегодный крестный ход с чудотворной Табынской иконой был одним из самых протяженных в России по количеству дней и верст. Он проходил по Уфимской, Челябинской, Оренбургской и Самарской епархиям [5]. Сама чудотворная икона во время крестного хода в годы гражданской войны была выброшена красными из драгоценной ризы, подобрана белыми из войска Дутова и при отступлении вместе с ними попала в Харбин. При переходе границы в горах они вынесли только икону, оружие и патроны. В Китае для Табынской иконы построили особый храм в Харбине, а потом в Пекине, ее почитали и русские, и китайцы [6].

Владыка Мануил ходатайствовал перед Святейшим Патриархом Алексием I о содействии в возвращении на Родину Табынской иконы. Патриарх наложил резолюцию: «Надо вернуть святыню». Однако вскоре владыка Мануил был арестован, и его прошение, по-видимому, пошло в архив [7, с. 32].

Возобновление Табынского крестного хода на Святые Ключи в 1947 году

«Сколько любви проявил Святитель (Мануил) к прославлению чудотворной иконы Божией Матери, именуемой Табынской!», — писал митрополит Иоанн (Снычев) [3, 70]. «У Владыки была давняя мечта возобновить паломничество к месту явления Табынской иконы Божией Матери в Табынь, на Святые Ключи, в Уфимской епархии» [8, с. 56]. Именно в Оренбурге он, юный келейник владыки Мануила, стал его сомолитвенником и соратником во всех делах.

Паломничество в Табынь на девятую пятницу было запрещено властями еще в 1922 году, но тайно оно никогда не прекращалось. Решив возобновить его легально, владыка Мануил в 1947 году выхлопотал «как у светских, так и у духовных властей разрешение на крестный ход с Табынской иконой Пресвятой Богородицы на Святые Ключи, что в Башкирии. Путь от Чкалова до источника – 380 км. В день Святого Духа Владыка причастил всех богомольцев, отслужил молебен “В путь ходящих” и осенил собравшихся Святым крестом», — вспоминал протоиерей Иоанн Зубарев [7, с. 7].

«Перед тем, как тронуться в путь, святыню повернули лицом к храму и – о чудо! – темный фон иконы внезапно прояснился, и лики на ней проступили яркими красками. Слезы радости и восторга потекли из моих очей, и сердце пронзил какой-то благодатный луч. Торжество было великое», — вспоминала схимонахиня Варвара (Дюнина) [3, с. 70].

«На всем пути следования крестного хода совершались священнодействия: днем – служили молебны, ночью крестили, венчали, отпевали. А сколько было освящено весей (сел и деревень), родников и кладбищ! Радости людской не было предела. Народ был восхищен, ведь крестный ход явился открытым и решительным действием Церкви после стольких лет гонений и притеснений», — писал А. А. Савин [3, с. 71-72].

Крестный ход длился двадцать четыре дня. В архиве митрополита Мануила сохранился анонимный дневник участницы этого крестного хода [9]. Ее ежедневные записи свидетельствуют не столько о чудесах и исцелениях от Табынской иконы, которые по простодушному уверению женщины она не успевала записывать, сколько о главном чуде, выявившемся в крестном ходе – свидетельстве живой веры в народе, в котором вера в Бога на протяжении тридцати лет безбожной власти всячески истреблялась.

Почти в каждом селе местные жители выходили навстречу паломникам с иконами, чудом спасенными из разоренных храмов, усыпали дорогу цветами, всюду служились молебны перед Табынской иконой, а участников крестного хода принимали как дорогих гостей. Русские, чуваши, мордва, татары радостно встречали икону. И на протяжении всего пути не раз звучали слова: «Пасха! Это вторая Пасха!» Такова была радость пасхального Воскресения после 30 лет духовного гнета. Крестный ход стал победоносным шествием, торжеством православия.

Такие же крестные ходы в это время шли из Уфы и Стерлитамака. Как рассказывала старая прихожанка уфимского Пантелеимоновского храма К. Н. Моисеева, которая в 1947 году из Уфы крестным ходом шла вместе с преподобным отцом Моисеем (Чигвинцевым): «Мне было тогда тринадцать лет и у меня сильно болели ноги. Ревматизм. <…> Мама мне говорит: “Клавдя, тетя Лиза собирается идти в Табынск с крестным ходом, иди с ней, может, ноги перестанут болеть”. И я пошла. Голодные годы были. Мне мама даже узелочек с едой с собой не завернула, шестеро детей, нечего было давать… Пришли мы к Сергиевскому собору. Народу много! И отец Моисей – худенький, быстрый такой… Пошли. Всю дорогу молитвы пели и иконы несли. Везде местные нас встречали очень хорошо. Там чувашские поселения, чуваши – очень добрые, боголюбивые. И хотя они жили бедно, в каждом селении нас встречали – и кто картошки, кто луку в фартуке, в подоле несли, кто квасу – и нас кормили. Бог нас кормил. Как я дошла, не знаю, я ничего не чувствовала, шла и шла. Помню только, как мы всю дорогу молитвы пели и отец Моисей с нами шел. И Бог дал мне исцеление. Больше ноги у меня не болели» [10].

Все три крестных хода – из Оренбурга, Уфы и Стерлитамака – встретились на Святых Ключах. У закрытой часовни под открытым небом служил архиепископ Уфимский и Стерлитамакский Иоанн (Братолюбов) со множеством духовенства. владыка Мануил не мог оставить Чкалов. Схиархимандрит Серафим (Томин) вспоминал: «Я тогда был иеродиаконом и участвовал в этом крестном ходе, там, на Святых Ключах, наверно, миллион человек был. Служба шла всю ночь: всенощная, Литургия… по всей горе свечи горели. Такое торжество было! Пели три хора монашеских – уфимские монахини пели, эннатские матушки, стерлитамакские и оренбургские… Я умру, больше не услышу такого пения! Один хор пропоет – другие начнут, один хор лучше другого». Многие из этих монахинь по десять лет провели в лагерях за веру. «Они воспевали Богородицу так умиленно, что молчали даже птицы. А когда особым распевом все множество людей пело “Радуйся, Невеста Неневестная”, то слезы у людей рекой лились из глаз» [11].

Tе же слезы радости исстрадавшихся человеческих сердец во время молитвы перед чудотворной иконой много раз упоминаются и в дневнике оренбургской участницы крестного хода [9]. И только одно расхождение в описании ночной службы на Святых Ключах у нее со схиархимандритом Серафимом (Томиным). Она писала, что пели не три, а два хора, а в примечаниях к публикации «Дневника»… А. А. Савин еще уточнил: «Один хор – монашеский хор из Уфы, и хор из с. Усолье [9, с. 32]». Оренбуржцы не упомянули пения оренбургских монахинь.

Дневник заканчивался горячей благодарностью верующих владыке Мануилу и всем, кто потрудился над его разрешением и организацией. Но они дорого заплатили за это. Власти не ожидали такого подъема религиозных чувств верующих во время крестного хода и явно выразили недовольство действиями владыки Мануила. Он понимал, что надо ждать неминуемого ареста, что и произошло в 1948 году. Крестный ход стал одной из причин.

Чувствуя, что он скоро должен быть арестован, владыка Мануил читал молитву задержания для того, чтобы окончить хоть некоторые труды по агиологии, он торопился с организацией епархиального съезда духовенства и работал над редактурой акафиста Табынской иконе. Несмотря на недовольство властей, он осмелился вновь просить о разрешении крестного хода на Святые Ключи в следующем 1948 году. Он писал в Москву председателю Совета по делам РПЦ Г. Г. Карпову: «Это хождение было традиционным, и в прошлом году оно было восстановлено. Современное хождение не имеет большого размера (из Чкалова ходило 30-49 человек), но зато все верующие будут довольны, видели и будут видеть, что власть не мешает верующим свободно отправлять свои традиционные религиозные торжества <…>. Это хождение никоим образом не отразится на колхозных работах тех сел, через которые будет проходить эта группа, т. к. в этих селах больших остановок не делается, и на ночлег приходят поздно» [1, с. 257].

Резолюция Г. Г. Карпова: «Архиепископу Мануилу в заявлении отказано лично. Сообщите уполномоченному» [1, с. 258]. Торжественный крестный ход на Святые Ключи запретили, идти туда можно было только малыми группами, но владыка Мануил установил ежегодно править всенощную с акафистом в конце девятой пятницы в Оренбургском Никольском соборе и три дня подряд после молебна совершать крестный ход вокруг храма с Табынской иконой [3, с. 71].

Утешал его и написанный иеромонахом Иоанном (Снычевым) акафист Табынской иконе. «Эта радость иметь свой акафист сгладила во многом скорбь от неразрешения крестного хода с нашей чудотворной святыней», – записывал он в дневнике 22.VI.1948 г. [12]

Работа над акафистом Табынской иконе Божией Матери

Митрополит Иоанн (Снычев) вспоминал: «Епископ Мануил очень чтил этот образ и мечтал иметь специальный акафист, но для него не было составителя. Как-то Владыка отбыл обозревать свою епархию, а я по разным причинам остался дома. И вдруг в это самое время у меня появилось непреодолимое желание написать акафист Богородице. Я взял оставленную старцем книгу описания истории Табынской иконы Богоматери, прочитал внимательно, помолился и приступил к составлению. Дело шло хорошо и быстро. К вечеру следующего дня акафист был уже отпечатан на машинке. Я аккуратно обернул его чистой белой бумагой и написал нежными тонами “дар неба”. Сам ликовал от радости, что исполнил давнишнее желание старца, но возникал вопрос: примет ли мой скромный дар Царица Небесная?» [3, с. 79].

Он написал эти слова с простотой юного Романа Сладкопевца. И в дневнике владыки Мануила мы читаем запись от 02.VI.1948 г.: «Отец Иоанн просит узнать у Б. М., приняла ли Она его акафист или отвергает?» [12] Сектанты, беседуя в духовной прелести с Богородицей, говорят, что получают от Нее на свои вопросы подробнейшие ответы. Здесь после вопрошания старца – благоговейная тишина и следующая запись от того же дня: «Теперь можно умирать спокойно. Основное сделано» [12].

Но этой записи предшествовали месяцы его трудов по редактуре акафиста, переписка со специалистами в этой области. Он работал над редактурой акафиста так много, что у А. А. Савина, бывшего у него епархиальным секретарем, сложилось впечатление, что владыка сам его и написал [8, с. 68]. В дневнике владыки Мануила не раз попадаются упоминания о его работе над акафистом – даже во дни болезней: «17.V.1948 г. Медногорск. Весь день пролежал на кровати в квартире отца настоятеля. Но зато исправил акафист Табынской иконе Божией Матери. Сегодня вечером выезжаю домой.

02.VI.1948 г. Рассмотрение и исправление редакции акафиста Табынск…». Вот черновик его ответного письма владыке Варфоломею Новосибирскому: «Ваше Высокопреосвященство! Святый Владыко! Ваше письмо от 16 июля получил. Благодарю Вас за то внимание, которое Вы уделили рассмотрению акафиста Божией Матери в чести Чудотворной Ее иконы Табынской. Святейшему Патриарху акафист мной послан. Очень прошу Вас прислать все Ваши исправления и замечания. Они очень интересуют меня, а также и тех, кто потрудился над составлением акафиста, ведь все мы желаем только одного – прославить столь дорогую нашему краю. 30.VII.1948 г.». Запись от 01.VII.1948 г.: «Акафисты Табынской иконе разослал Святейшему Патриарху, Владыке Уфимскому Иоанну и по всем точкам епархии, которые имеют Табынскую икону». И от того же 01.VII.1948 г.: «Вечер. Всенощная перед нашей местной Святыней – Табынской иконой прошла хорошо. Впервые стены храма огласились пением нового ей напева: «Радуйся, Похвало Табынская и всего мира надежда и утешение». Запись от 02.VII.1948 г.: «Теперь можно умирать спокойно».

Но через три дня в дневнике появилась новая запись. 05.VII.1948 г.: «Я задумал составить сборник под заглавием «Табынская святыня…» [12].

Работа над сборником «Табынская святыня»

Как всегда, этот труд соборен. 1 июля 1948 года он записывает в своем дневнике: «3 рыбки [так он называл некоторых из своих помощниц. – ИЕ] написали по разным печатным источникам новую «Историю чудотворной иконы Божией Матери Табынской и отпечатали [неразб.] 33 страницы. Написано для интеллигенции прекрасным русским языком. Надо бы все собрать в сборник под заглавием «Табынская святыня». И подробный план сборника «Табынская святыня»:

1. История Табынской иконы;

2. Составление ей акафиста;

3. Акафист;

4. К источнику живой воды [Дневник паломницы. – ИЕ];

5. По стопам Богоматери;

6. Описание праздника в честь оренбургской Ея иконы 14 июля в Чкалове (завещание архиепископа Мануила об ее трехдневном праздновании);

7. Табынская святыня в Орске. Письмо в Орск архиепископа Мануила, описание праздника ея 1-4.VII;

8. Судьба Табынской святыни (унос в 1919 г. ея Дутовым). Табынская икона в Харбине (церковь в честь ея).

Табынская икона в Пекине (подворье-церковь в честь ея). Хлопоты Чкаловского архиерея о возвращении ея в Чкалов» [12].

Я не знаю, сохранились ли материалы этого сборника, кроме дневника паломницы – в архиве митрополита Мануила, я делала эти выписки в 1995 году с разрозненных листков, хранившихся в самарском Иверском монастыре вместе с картотекой архиереев митрополита Мануила. Тогда мне сказали, что большую часть архива увезли в Москву, а часть архива находится в частных руках. Но даже эти наметки плана сборника позволяют понять, насколько тесно переплелась судьба Табынской святыни с судьбой опального чкаловского архиерея и «сколько любви проявил святитель к прославлению чудотворной иконы Божией Матери, именуемой Табынской» [13].

Крестный ход на Святые Ключи 1948 года и арест владыки Мануила

Обратимся к последним событиям чкаловского периода, связанным с Табынской иконой. Запись в дневнике митрополита Мануила от 22.VI.1948 г.: «После напутственного молебна с впервые прочитанным акафистом нашей Табынской иконе 39 человек пошли по обещанию в Табынские ключи. На дорогу им дали рукописный акафист Табынской иконе»… «25.VII.1948 г. Вечер. Безотчетная тоска, словно должно совершиться что-то нехорошее. Богомоление в Табынь сорвано, помятый акафист Таб. какой-то женщиной возвращен мне. Богомольцы задержаны и опрошены в Октябрьском районе. Областной уполномоченный ночью вызывал меня к себе, но я не поехал, а вчера меня на машине доставили к нему, и мой милый мальчик о. Иоанн сегодня на заре уехал догонять богомольцев, чтобы разъяснить им, на каких основаниях им разрешается следовать в Табынь. Как справится он с задачей?» [12]

Отец Иоанн (Снычев), только несколько месяцев назад рукоположенный им в иеромонахи, справился, дар убеждения и организаторские способности были у него всегда. Но юношеский максимализм негодовал в нем из-за того, что они сами должны были препятствовать крестному ходу. Впоследствии он вспоминал, что «когда отменили торжественное шествие в Табынь, некоторые богомольцы решили частным путем совершать паломничество и их благословили идти по 2-3-4 человека…». «Было строго запрещено делать какие-либо манифестации, и идти не всем вместе… Но паломники, вопреки наказу Владыки, смастерили из веток большой венок и вставили в него небольшую 12х18 см Табынскую икону Божией Матери, и в такой вот торжественной обстановке понесли Ее в Табынь [2, с. 232]. Люди из разных местностей выходили им навстречу и увеличивали число шествующих. Уполномоченный страшно возмутился, и все неприятности вылились на Владыку Мануила. Пришлось нам с Ваней Бабынским догонять паломников <…> Не знаю, что случилось со мною, но в моем сердце появилось негодование и противоречие советам старца. <…> Возникали сомнения, не уйти ли мне от Владыки», — писал он впоследствии с покаянием в своих воспоминаниях о митрополите Мануиле [8, с. 69]. Ученик отказывался от своего старца, ученик, ставший своему духовному учителю сомолитвенником, другом, утешителем, сотаинником и соратником, становился самым строгим его судией и осуждал его. Запись в дневнике митрополита Мануила от 10.VIII.1948 г.: «Я стал в настоящее время бояться моего юного отца Иоанна. Он смело высказывает мне [неразб.], что враг использует его во враждебных против меня помыслах, недовольстве и критике моих распоряжений и т.д.» [12].

А тучи неумолимо сгущались над святителем. Уполномоченный обвинил владыку в нарушении закона и собирался позвонить в Москву в Совет по делам религий. «Владыка [Мануил] неожиданно наградил набедренником своего келейника, иеромонаха Иоанна. И когда келейник спросил его, почему он так поступил, Владыка ответил: «… мое сердце чувствует, что я скоро должен быть арестован. И я радуюсь, что я сумел до этого дня наградить тебя» [2, с. 241]. 4 сентября 1948 г. Владыка Мануил был арестован, незваные гости из НКВД грянули поздно вечером, около одиннадцати часов, всю ночь продолжался обыск и 62-летнего больного архиерея увезли в тюрьму.

Митрополит Иоанн вспоминал: «Я надеюсь, – обратился старец к сопровождающим мужчинам, – что Вы дозволите мне, по праву закона, проститься с домашними?». Владыка подошел ко мне <…> , он тихо, едва сдерживая слезы, произнес: «Прощай, сын мой! Прощай, не унывай, оправдай мое доверие. Я вернусь!» Это были последние святительские слова, ободрившие мое бедное сердце. Я упал ему в ноги и слезно целовал их. Затем встал, и, обняв друг друга, мы с минуту постояли в сердечном оцепенении. «Прости меня, – вопил я. – Прости за все, что я мог причинить твоему больному сердцу!»

Владыка удалился под конвоем. Послышался рокот машины, увозящей куда-то скорбящего и ни в чем не повинного старца. Было пять часов утра. Наступал рассвет, но в наших сердцах он преломлялся как наступление тьмы и начало многолетнего томления» [3, с. 82].

«При его аресте ему цинично было предъявлено обвинение: «Возбуждение в народе фанатизма», — писал А. А. Савин [3, с. 72].

Такие обвинения были частыми в советское время. Мученице Вере (Самсоновой) в 1935 году сотрудники НКВД предъявили обвинение: «… религиозна до фанатизма, средства к существованию добывает уроками Закона Божьего… Ежедневно посещает церкви и разносит просфорки по верующим», ей дали за это срок – 5 лет лагерей на Беломорканале, Вера Самсонова скончалась от непосильных работ в лагерной больнице [14].

Подобное обвинение в фанатизме получил и архимандрит Илия (Бобровников) в 1960 году: «… за религиозный фанатизм и за организацию религиозного влияния на г. Новотроицк, проявившемся в освящении кладбища и постриге им двух женщин в монахини, иеромонах Илия (Бобровников) был лишен права регистрации» [15].

Религиозные преследования были на протяжении всех лет советской власти, то усиливаясь, то затухая до новой волны репрессий. Если в годы Великой Отечественной войны было позволено открыть некоторые храмы и выпустить из заключения часть священников, то к 1948 году был очередной подъем преследований за религию [16].

Владыка Мануил был осужден на десять лет пребывания в Потемских лагерях, где недалеко подвизался столь чтимый им Серафим Саровский. И в тяжелейших условиях лагеря и духовного одиночества на седьмом году заключения, когда чувство богооставленности охватило его, он называл это состояние болезнью УТРО (уныние + тоска + ропот + отчаяние), – Богородица явилась ему в черном, молчащая, скорбная, как являлась Она людям на Святых Ключах у поруганной Табынской часовни [8, с. 68], и для него начался период духовного обновления, покаяния за всю жизнь, когда, вспоминая свои грехопадения и ошибки и все милости Божии, явленные ему в жизни, он обрел силы и мужество жить и дальше по воле Божией, не сходя с тесного пути новых испытаний, страданий и скорбей… «И за все это я безконечно благодарю Родимую», – писал владыка Мануил [2, с. 250-251].

С юности он называл Божию Матерь в молитвах Родной, «Родимой Матушкой», иногда с тревогой спрашивая себя: «Не фамильярность ли это?.. Но почему-то совесть не укоряет меня в этом…», – дневник митрополита Мануила от 21.II.1956 г. [12]

Табынская икона Божией Матери в судьбе митрополита Иоанна (Снычева)

Чувство горячей сыновней любви к Божией Матери было и у юного Иоанна (Снычева). Митрополит Иоанн вспоминал, что в 1944 году под Уфой, в Алкинских лагерях, в труднейшую пору жизни, его, православного новобранца, обманом пытались определить в уклоняющиеся от фронта со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Его поместили в больницу для умалишенных в четырех километрах от Уфы – для медицинского освидетельствования. Что ждало Иоанна Снычева после него? Если признают, что он психически болен – возможно, что много лет принудительного лечения; если признают, что он здоров и симулирует болезнь – возможно, расстрел.

Во время пламенных его молитв он пережил мистическую встречу с Божией Матерью. Она явилась ему во сне и строго сказала врачам: «А его вы мне отпустите» [3, с. 28].

В годы Великой Отечественной войны в уфимской психиатрической больнице содержался и Николай Чигвинцев, будущий старец Моисей Уфимский. Когда его призвали на срочную службу в армию в 1936 году и там отобрали у него крест и Евангелие, он объявил голодовку и его отправили в психиатрическую больницу в Уфе. По рассказам верующих, его сперва поместили к буйным, и ему там выбили зубы, но вскоре врачи увидели, что при нем больные успокаиваются, и дали ему свободу передвижения, он помогал разносить еду по палатам, мыл посуду на кухне, на повозке с лошадью доставлял в больницу воду и хлеб, его стали выпускать одного за пределы больницы. Врачи понимали, что у него психических заболеваний нет, и что сидит он за веру. К нему в психиатрическую больницу приходили люди за духовным советом, а его лечащий врач, татарочка, под его влиянием приняла православие [16]. Вероятно, с этим врачом и общался в больнице будущий святитель Иоанн (Снычев): «Главный врач, которая меня принимала, относилась ко мне хорошо. Я помогал ей выкладывать во дворе дорожки из кирпичей <…> Помогал на кухне, раздавал пищу больным». Ивану было позволено в больнице иметь Евангелие и молитвослов, Псалтирь, которые он, правда, читал под одеялом рано утром, до общего подъема в палате на 20 человек. Он познакомился в больнице с няней Анастасией и писал, что она «приносила мне книги духовного содержания. Шел Великий пост. Зная, что я пощусь, со мной считались и готовили мне постную пищу». Его даже отпускали в церковь, и няня Анастасия со страхом сопровождала его «в небольшой храмик на берегу речки Белой. Сердце мое сильно билось и слезы радости текли из очей. Служил небольшого роста архиерей. Так было хорошо! Вскоре меня комиссовали, признав негодным к несению воинской службы» [2, с. 28].

Хотя в Уфимской психиатрической больнице был замечательный, опытный персонал, хорошее отношение к больным [17], но, тем не менее, такая забота о православном новобранце, прибывшем на военную экспертизу, удивляет. О Николае Чигвинцеве митрополит Иоанн (Снычев) ничего не написал в своих воспоминаниях, скорее всего, они разминулись там в 1944 году, и он попал в эту больницу позже освобождения Николая Чигвинцева. Но такое сердечное отношение к новоприбывшему православному юноше, скорее всего, было обусловлено тем, что до него там в течение нескольких лет подвизался кроткий подвижник, будущий старец Моисей Уфимский. И, конечно же, Иоанну Снычеву, по его горячим и неустанным молитвам, помогала Сама Божия Матерь.

Через четыре года им был написан акафист Табынской иконе Божией Матери. Откуда «этот скорбно-торжественный язык, этот высокий, но в то же время понятный каждому слог <…>. Этот горний слог вдруг проснулся в человеке, который в юности вынужден был оставить – из-за неуспеваемости по русскому языку! – не филологический факультет университета, а индустриальный техникум? – размышлял писатель Михаил Чванов. – Разве это не голос свыше? Не иначе, что Слово святителя Иоанна – Ее слово» [18, с. 85, 89]. Михаил Чванов, когда писал эти слова, не знал, что «высокий и в то же время понятный слог» отмечал в молитвах, составленных раньше юным отцом Иоанном, митрополит Мануил, и что труд по созданию акафиста был соборным и выверенным церковными специалистами. Огрехи в правописании случались и у больших писателей. Иеромонах Иоанн, смиренно приняв все многочисленные поправки в акафисте, отказался менять только слова в кондаке: «Радуйся, Похвало Табынская и всего мира Надеждо и Утешение».

После ареста владыки Мануила акафист благословил к чтению митрополит Нестор (Анисимов), вернувшийся из Харбина, где он служил не раз у чудотворной Табынской иконы, и который был, по свидетельству схиархимандрита Серафима (Томина), среди лиц, сопровождавших святыню в Харбин [11].

«Но правящий тогда патриарх Алексий не утвердил этого акафиста для служебного пользования. Автору через архиерея был задан вопрос: «Почему Вы написали “Всего мира Надеждо и Утешение”? Не слишком ли? На что замахнулись: всего мира… Табынская относится к местночтимым иконам…» На что будущий святитель, смиренный иеромонах Иоанн, ничего не объясняя, неожиданно твердо ответил: «Так надо!»… Неужели он уже тогда, будучи молодым иеромонахом, видел великое будущее предназначение Табынской иконы Божией Матери? – спрашивает Михаил Чванов [18, с. 106]. Прозорливость у владыки Иоанна замечали многие близкие люди. Вернется ли Табынская святыня в свой край, как мечтал митрополит Мануил (Лемешевский)?

В его архиве хранилась запись «Встреча Табынской [иконы] Божией Матери [принесенной] из молитвенного дома в Никольский собор 19.09.1947», (записано со слов одной рабы Божией).

«Я знала, что должны будут принести нашу чудотворную икону Божией Матери – очень волновалась, чтобы не опоздать, иду по улице – еще далеко до церкви, а уже радостно “глаголят” колокола – вестники, что Царица Матушка наша идет. Насколько быстро только могла, добежала до церкви <…>. Толпится народ, слышится пение… и вот… в калитке показалась икона Божией Матери наша Табынская. Яркое солнышко осветило ее всю, вся в цветах, с развевающейся белой материей <…>. Со страхом взглянула я на икону, весь лик видала я грешная. Эти глаза, печальные, тоскующие о неправде, грехах и тягостях мирских – которые как бы говорят: не греши, живи праведно…

Началось Всенощное бдение. Какое же странное чувство сжимало мне грудь. Многие плакали, и я плакала от умиления, радости и непонятного чувства. <…> Я как бы была подхвачена волною. Невидимыми нитями связаны молящиеся с Владыкой и духовенством. Ощущаешь, что молится жарко народ… <…>. Благодарю Тебя, Царица Небесная, за радость» [12]. И та же радость покаяния звучит в благодарственной молитве Акафиста Табынской иконе Божией Матери [19]: «О Пресвятая Владычице Богородице, Мати Господа нашего Иисуса Христа, непрестанная о нас пред Богом молитвеннице и ходатаице! О Мати наша преблагая, всех нас при кресте Сына Твоего усыновившая! Благодарим Тя, безчисленныя блага молитвою Своею нам испросившая! Благодарим Тя, множество икон Твоих чудотворных стране нашей даровавшая! Благодарим Тя, дивную икону Табынскую в годину скорбей краю Уральскому пославшая, на камени велием икону Свою нам явившая. Молим Тя, окамененныя сердца наша росою молитв Твоих умягчи. Милость Свою нам показавшая у источника воднаго, идеже болезни наша телесныя исцеляются, даруй нам потоки скорбных слез и очисти ими тину грехов наших. У источника сланого, иконою Твоею благодарение месту сему показавшая, помози нам слово Господа, Сына Твоего, исполнити и солию земли быти. Лик Свой темный нам грешным, омраченным грехом, явившая, просвети тьму нашу душевную, освяти пути жизни нашея и приведи нас к тихому пристанищу в вечныя обители, уготованные Господом для любящих Его. Аминь».

Митрополит Иоанн (Снычев), который в молодости составил акафист Табынской иконе Божией Матери, глубоко почитал эту святыню всю свою жизнь. Рассказывали, как он радовался Табынской святой воде, которую ему привозили в подарок из наших мест.

Когда освободился из мест заключения владыка Мануил (Лемешевский), и когда его определили служить в Куйбышев (как называли в советское время Самару), он вскоре выхлопотал перевод в Куйбышев иеромонаха Иоанна (Снычева), окончившего к тому времени духовную семинарию. Здесь вместе до самой кончины митрополита Мануила они продолжили свои труды по истории Православной Церкви. Сохранились воспоминания о том, как они способствовали почитанию Табынской иконы в Самарской епархии. Ее образ есть там во многих храмах.

Регент В. Кадырова писала: «В Похвистневском храме главной святыней является чудотворная Табынская икона Богородицы. Этот образ – благословение владыки Иоанна похвистневцам. Но не только им, а и всем нам. Потому что этот образ источает целебные дары всем, кто с верою приходит к нему. Икона Пречистой Девы – дар владыки Иоанна и вместе с тем духовное завещание, которое оставили нам наши Святители: “Прославляйте, почитайте нашу Пречистую Матерь Богородицу и Ее Табынскую икону! Славьте Ее чудеса! В меру своих сил воспевайте Ее так, как воспевали наши местночтимые Святители: митрополит Мануил и митрополит Иоанн”» [3, с. 80].

Годы, проведенные рядом с владыкой Мануилом (Лемешевским), сформировали митрополита Иоанна (Снычева) как церковного писателя. В юбилейной статье о нем, опубликованной на сайте Санкт-Петербургской Духовной академии, будущий священник Роман Катаев написал: «Взяв за основу материалы богатейшего архива митрополита Мануила, викарий Куйбышевской епархии епископ Иоанн (Снычев) в 1966 г. в Московской духовной академии защищает магистерскую диссертацию “Церковные расколы в Русской Церкви 20-х и 30-х годов ХХ столетия – григорианский, ярославский, иосифлянский, викторианский и другие, их особенности и история”. В 1988 г. архиепископ Куйбышевский и Сызранский Иоанн удостоен степени доктора церковной истории за совокупность богословских и церковно-исторических трудов…» [20].

Духовные чада митрополита Иоанна (Снычева) –
митрополит Уфимский и Башкортостанский Никон (Васюков)
и игумения Табынско-Богородицкого монастыря Иоанна (Смолкина) –
о поисках Табынской иконы Божией Матери, благоустроении монастыря
и о роли духовного отца и промысла Божия в их жизни

В 2018 году в Санкт-Петербурге была издана книга «“Земной ангел и небесный человек”: Митрополит Иоанн (Снычев) в воспоминаниях митрополита Никона (Васюкова) и игумении Иоанны (Смолкиной)». В этот сборник были включены и письма митрополита Иоанна. Здесь предстает перед нами образ пастыря с большой буквы [21].

В интервью «матушка Иоанна рассказывала, что во время пострига призвала на помощь своего старца (владыка сам благословил нас на то, чтобы мы, когда нам трудно или какая-то нужда, призывали его в своих молитвах) и услышала голос архиерея: “Сестра наша Иоанна…”. Я так и обмерла от этого имени. Мне показалось, что Владыченька был рядом со мной в этот момент» [3, с. 463].

«Уже оказавшись здесь [в Богородице-Табынском монастыре], поняла, что это за молитвы владыки Иоанна я попала сюда. Потому что владыка Мануил с владыкой Иоанном почитали Табынскую икону Божией Матери, возобновили крестные ходы к месту ее явления, владыка Иоанн написал ей акафист. Я должна была через скорби и страдания прийти к этой великой святыне» [22]. Начались труды по созиданию монастыря на святом месте и поиски самой чудотворной Табынской иконы.

Как рассказывала матушка Иоанна, «начало поискам иконы положил епископ, ныне митрополит Уфимский и Стерлитамакский Никон. Владыка написал запросы представителям РПЦЗ и Папе Римскому, а также обратился к нашим соотечественникам, проживающим большими диаспорами в некоторых зарубежных странах. Но сведений о Табынской иконе ни у кого из них не было.

Продолжать поиски иконы владыка Никон благословил клирику Богородице-Табынского монастыря протоиерею Владимиру (Сергееву). Батюшке удалось встретиться с проживающим на покое в Оренбурге схиархимандритом Серафимом (Томиным), который лично знал о чудесах, происходивших от святого образа, от великих подвижников того края. Отец Серафим и благословил, и вдохновил отца Владимира на это непростое дело.

Свидетельства очевидцев указывали на пребывание образа в Ватикане, по другой версии икона была вывезена иезуитами в Италию в 1948 году (по просьбе начальника последней Российской Духовной миссии в Китае). Однако поиск в этих странах не увенчался успехом.

Следующая поездка была предпринята в Америку. По очередной версии икона была привезена в Сан-Франциско архимандритом Филаретом (Вознесенским), который стал потом Первоиерархом РПЦЗ. Однако и здесь стало ясно, что след святыни теряется. Игумения Иоанна рассказывает, с каким теплом и усердием она просила помощи, молясь перед святыми мощами святителя Иоанна Шанхайского, который в свое время около 13 лет нес свое служение в Китае, покинув его во время прихода к власти коммунистов.

Затем была поездка в Новую Зеландию и Австралию. Находясь, возможно, на пороге открытия тайны, игумения Иоанна и одна из ее спутниц – монахиня Еликонида почувствовали проблемы со здоровьем и не смогли продолжить поиски. «Вот и подумалось: вероятно, нет на эту поездку благословения Пресвятой Владычицы, и Она явит Свой чудотворный образ тогда, когда Ей будет угодно», – завершает повествование матушка [23].

О митрополите Иоанне (Снычеве) она говорила: «Мы, его духовные чада <…> постоянно задавали ему вопрос: как спастись? Однажды после душевного чаепития, уже перед самым нашим отъездом, снова спросили. Владыченька, улыбнувшись, сказал: “Вот на столе стоит все, приготовленное к трапезе: и хлеб, и сахар, и соль, и т.д. Чтобы поесть, надо только протянуть руку, взять и положить в рот. Что это значит? А значит это то, что святые отцы предложили нам духовную трапезу. О деле спасения написано столько книг, что осталось только приложить усилие, прочитать их и не бегать вокруг Голгофы (скорбей и искушений), а восходить на нее и распяться со Христом. А если этого не произойдет – душа никогда не увидит воскресения…”» [24]. Митрополит Никон (Васюков) в своих воспоминаниях о митрополите Иоанне (Снычеве) писал: «Мой духовный отец, где бы он ни находился, всегда пребывал в молитве, которую он считал основой духовной жизни… Владыка всегда призывал к любви между собой и сам жил по заповеди “Возлюби ближнего твоего, как самого себя”. Учил нас служить людям и Богу всеми силами своей души. По этому поводу он часто повторял нам слова митрополита Мануила о том, что священники в своем служении должны гореть, а не тлеть… По характеру мой духовный отец был именно борец. И это не красное словцо. Он мог жизнь свою положить за Церковь. Его дела не разошлись со словами, которые он любил повторять: “С Креста не сходят – с него снимают”. Это был пастырь с большой буквы» [21, с. 36-38].

Литература

1. Молитвой окрыленный: Жизнеописание митрополита Мануила (Лемешевского) в дневниках, письмах, документах. – СПб.: Царское дело, 2018. – 800 с.

2. Иоанн (Снычев), митр. Жизнь и служение митрополита Мануила. – Самара: Парус, 1997. – 308 с.

3. Был человек от Бога. Жизнеописание митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева), переданное очевидцами и им самим. – СПб.: Царское дело, 2005. – 704 с.

4. «Мы были друзьями»: Воспоминания об А.А. Савине схиархимандрита Серафима (Томина) // Лампада, 2006, № 2. С. 21.

5. Табынская икона Божией Матери и крестный ход из с. Табынского в г. Оренбург и другие места Оренбургской епархии / Сост. Н. Модестов. – Оренбург, 1914. С. 46.

6. Сергеев В., прот. История Табынской иконы Божией Матери. – Уфа, 2004. С. 71-72.

7. Подвижники Самарской земли. – Самара, 1995. С. 12.

8. «Поминайте наставников Ваших». Воспоминания духовных чад [о митрополите Иоанна (Снычеве)]. – СПб.: Царское дело, 1997.– 382 с.

9. К источнику воды живой / Примечания А.А. Савина // Духовный собеседник, 1997, № 2-3; «Уфимские епархиальные ведомости», 1998, 5-6.

10. Рассказ К.Н. Моисеевой, записанный И.Н. Ентальцевой. Уфа. 16.04.2007.

11. Рассказ схиархимандрита Серафима (Томина), записанный И.Н. Ентальцевой. – Оренбург. 20.08.1995.

12. Мануил (Лемешевский), митр. М.М. Дневник. Рукопись. Разрозненные листы без нумерации. Архив митр. Мануила (Лемешевского) в Самарском Иверском монастыре. 1995.

13. Беседа с А.А. Савиным 05.09.1995. Самара. Запись И.Н. Ентальцевой.

14. Мученица Вера Самсонова // Новомученики и исповедники земли русской https://fond.ru/home/461/vera/

15. Шубкин В.М. Оренбургская епархия в годы хрущевских гонений (1958-1964). Вестник ПСТГУ, Сер. 2. История. Вып. № 51 (2). 2013. С. 76. http://pstgu.ru/download/1378972282.4Shu…;

16. Ентальцева И.Н. Стояние в вере. Уфимский Сергиевский собор в годы Великой Отечественной войны. Сайт: Православные лики России http://likirussia.ru› content/section/9/54/

17. Шкурко Эмма. Реквием по старой больнице | 28.06.2010 | Новости Уфы – БезФормата ufa.bezformata.com › listnews/…

18. Чванов М.А. «…Всего мира Надеждо и Утешение». – Уфа, 2007. С. 85, 89.

19. Акафист Пресвятой Богородице явления ради чудотворные Ея иконы «Табынския». – Уфа, 2002, С. 14, 24.

20. Катаев Роман. Митрополит Иоанн (Снычев) как церковный историк https://spbda.ru/publications/roman-kataev-mitropolit-ioann-…

21. Земной ангел и небесный человек: Митрополит Иоанн (Снычев) в воспоминаниях митрополита Никона (Васюкова) и игумении Иоанны (Смолкиной). – СПб.: Царское дело, 2019., – 288 с.

22. Монашеская тропа – Личность – Публикации – Благовест. Редакция газеты http://благовестсамара.рф-public_page_вестник

23. Иоанна (Смолкина), игум. Башкирский край: под кровом Пресвятой Богородицы / Монастырский вестник monasterium.ru › doklady/intervyu/… http://благовестсамара.рф

24. «Образ моей духовной матери я постоянно ношу в своем сердце» Игумения… m.ok.ru› group/53014688628846/topic…

Ирина Ентальцева. Уфа