Протоиерей Сергий Четвериков "Трудности и скорби религиозного пути русской государственности". |
| 20.03.2010 г. |
|
О вере во Христа По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II Мы не имеем возможности обозреть эту тему в сколько-нибудь исчерпывающем объеме, а потому остановим наше внимание лишь на некоторых моментах нашей государственной жизни. Мы уже говорили, что русская церковно-государственная жизнь в своем многовековом прошлом выделила многочисленный ряд людей, русских святых, необычайных по высоте и красоте своего духовного устроения, начиная от святых мучеников Бориса и Глеба и кончая преп. Серафимом Саровским и святителем Иоасафом Белогородским, недавно причисленными русской Церковью к лику святых. Высота и красота их жизни заключается в том, что они упорно и настойчиво отреклись от желаний и влечений своей греховной воли и всецело прониклись подчинением святой воле Божией, которая и является в них господствующим и руководящим началом. Они становятся мертвыми для своих греховных влечений и начинают жить жизнью небесной, исполняя слова Господа: "Кто хочет идти за Мною должен отвергнуться себя и взять крест свой и идти за Мною". Это нелегко, но возможно для того, кто решил умереть для себя и жить для Бога, поступая по Божиим заповедям. Мы не будем приводить примеры из жизни святых - они общеизвестны, но остановим наше внимание на людях, жизнь которых была непрерывной и тяжкой борьбой с самим собой, представляла собой цель падений и восстаний, и рассмотрим жизнь трех, в разных отношениях выдающихся и замечательных русских людей, всем хорошо известных, а именно: царя Ивана Васильевича Грозного, Святейшего Патриарха Никона и Великого императора Петра I. Первый из них жил в XVI веке, второй - в XVII веке, а третий - в XVIII веке. Таким образом, примерами из трех столетий русской церковно-государственной жизни мы иллюстрируем нашу тему. Был великий император и в XIX веке - Александр II Николаевич, ознаменовавший свое царствование великими делами и скончавшийся мученически, но для нашей цели достаточно и трех названных нами выше лиц. Все они были люди, глубоко и искренно верующие, но все они не могли отрешиться от своего собственного "я" во имя безусловного послушания правде Божией, а ведь в этом и заключается весь секрет христианской святости, тот секрет, который знали и которым спасались и преп. Сергий, и преп. Серафим и другие святые. Ни Иван Грозный, ни Патриарх Никон, ни император Петр не имели такой решимости отрешиться всецело от своего "я". Жизнь Ивана Грозного была ярким примером целой жизненной тяжкой религиозной драмы, тяжких греховных падений и бесчисленных преступлений вместе с постоянным сознанием своей неправоты и виновности. Много горя и зла он причинил и Православной Церкви, и русскому народу, и окружающим его людям, и самому себе. Но будучи величайшим грешником, царь Иван не был безбожником - он каялся и плакал, никогда не принимал на себя роль церковного реформатора, никогда не пользовался Церковью как орудием осуществления своих государственных планов, никогда не пробовал переделывать церковный строй для более удобного его использования в интересах осуществления собственных государственных планов. Это был мученик своих страстей и своей собственной совести. Сознавая себя величайшим грешником и безбожником, Грозный молился и каялся, заставлял других молиться о себе, подчинялся налагаемым на него эпитимиям, но не мог, а, главное, и не хотел измениться. Этот пример ярко показывает, что христианство совсем не такая простая вещь, как некоторые думают, что оно вовсе не простое собрание догматических или литургических определений, не простой ряд нравственных наставлений, о которых можно спорить или соглашаться и к этому сводить всю сущность занятий христианством. Народ понимал натуру царя Ивана, жалел его, может быть, даже любил его, терпел его безобразия. Он не видел в нем злой воли, а видел скорее бесовскую одержимость или психическую извращенность. Многие, говоря и рассуждая о христианстве, не считаются с его практическим характером и относятся к вопросам христианства так же как к вопросам алгебры и геометрии, дающим интересную работу уму и только. Такое отношение к христианству глубоко ошибочно. Оно обнаруживает его полное непонимание. Христианство не такая элементарная вещь, не дело одного только рассудка, одной только логики - оно требует трудной жизненной практики, работы, ломки и новой постройки. Народ понимал натуру царя Ивана, жалел его, терпел его безобразия, потому что в себе самом чувствовал такую же побеждающую силу и власть греха и дьявола. И сам Грозный ясно понимал, что его ожидает праведный суд Божий, смирялся, каялся и плакал, покорно переносил налагаемые на него эпитимии и отлучения, рассылал по монастырям денежные вклады с именами замученных им людей, просил поминать их и его. Грозный не умел, да и не хотел переделывать себя, надеялся на уступчивость духовных отцов и в ней находил себе оправдание. Грозный не имел подлинной обращенности ко Христу, подлинного покаянного чувства - свое "я" с его прихотями стояло у него на первом месте. Но у него не было в то же время ни мысли, ни желания переделывать в чем-либо и Церковь - он искренно и благоговейно преклонялся перед ней, она была для него неприкосновенной святыней, хотя со служителями ее он не стеснялся распоряжаться и поступать по своему усмотрению или даже по своему капризу. От царя Ивана перейдем к другому религиозному типу - также очень интересному - к Святейшему Патриарху Никону. Духовное устроение Святейшего Патриарха Никона было прямой противоположностью духовному устроению царя Ивана. Царь Иван был рабом чувственности, страсти. Патриарх Никон был рабом долга, и притом высокого - долга церковного. Он был такой же богато одаренной натурой, как и царь Иван, но не был натурой безвольной. Он умел силой воли и духа отдавать свои исключительные дарования всецело на служение Богу и Церкви. Если в Иоанне его дарования рабствовали его страстям, то в Святейшем Патриархе Никоне они были всецело отданы на служение Богу, хотя и не без пренебрежительного отношения к своим противникам. Мы не скажем, что благодать Божия изливалась через него в его действиях (за исключением, конечно, священнослужения), как это было, например, в словах и действиях преп. Сергия или преп. Серафима. Поэтому, вероятно, Церковь и не причислила его клику святых, хотя этого и желали некоторые архипастыри, преклоняясь перед его великими дарованиями и огромными заслугами перед Церковью. Бог не допустил его прославления, очевидно потому, что это было бы больше делом церковной политики, нежели Божией правды. Отношение Святейшего Патриарха к Церкви всегда было безукоризненным. Она всегда была для него неприкосновенной святыней. Он глубоко почитал священный иераршеский сан. Если Иван Грозный обращался с Церковью, как распустившийся избалованный сын со слабой матерью, а Петр Великий готов был пользоваться Церковью как орудием осуществления своих государственных планов, то для Святейшего Патриарха Никона Церковь всегда была предметом глубокого, благоговейного, бесприкословного сыновнего послушания, хотя он при случае мог и жестоко распорядиться с ней. При своем озорном характере Петр I не всегда умел согласовать собственное уважение к Церкви с безумными капризами своего безудержного нрава. Святейший Патриарх Никон, поднявшийся от убогой крестьянской избы до царских и патриарших палат, поражает нас своими необычайными дарованиями, силой духа и благородством характера. Будучи еще архимандритом в Москве, он обратил на себя внимание царя Алексея Михайловича, сделался его ближайшим другом и собеседником, посредником между царем и московской беднотой. Он еженедельно передавал царю просьбы обездоленных и несправедливо осужденных, являлся их защитником и спасителем. Поразителен его образ действий в Новгороде, где он был уже архиепископом. Во время народного мятежа, вызванного голодом, он не поколебался укрыть в своем доме от бушевавшей толпы новгородского воеводу, устраивал Крестные ходы в наиболее опасные места города, был избиваем обезумевшей толпой, а на следующий день снова шел с иконами и крестами в то же самое место города, совершал литургию, говорил проповедь, стыдил бунтовщиков и, наконец, не побоялся войти в помещение, где происходило совещание главарей бунта, уговаривая их прекратить буйство. Эта его несокрушимая энергия, мужество и верность архипастырскому долгу справедливо привлекли к нему глубокую признательность царя Алексея и выдвинули его кандидатуру на патриарший престол всея России после кончины прежнего патриарха. Совершенно несправедливо обвиняют Святейшего Патриарха Никона в возникновении у нас раскола старообрядства. Раскол возник задолго до Никона, с самого начала исправления богослужебных книг и обрядов. Уже тогда, в первые годы XVII века нашлись люди, осуждавшие и не принимавшие церковных исправлений. Это и было началом раскола. А было это первоначальное исправление книг и обрядов еще при Патриархах Иове и Гермогене. Продолжалось это дело и при последующих патриархах - Филарете и Иосифе, пользовалось одобрением и благословением восточных патриархов, обсуждалось на церковных соборах в Москве и на Востоке, тщательно подготавливалось собиранием и изучением печатных и рукописных источников, а все исправления и изменения одобрялись и утверждались церковными соборами. Никон явился только последним исполнителем сделанной до него работы - и в этом своем положении мог, конечно, погрешить известной настойчивостью и требовательностью, свойственными его характеру. Во всяком случае нет никакого основания приписывать все дело исправления, тянувшееся веками, одному Никону и называть это дело никонианством. Суровые меры по отношению к старообрядцам употреблялись не одним Никоном, существовали и до Никона и не им были изобретены. При нем они применялись даже в меньшей степени и с большей осмотрительностью, нежели при некоторых других патриархах. Мы не оправдываем этих мер, хотя они и были в духе времени, но нельзя не считаться и с тем, что выходки старообрядцев против церковных исправлений бывали нередко также возмутительны. Обе стороны проявляли много страстности. Патриарх Никон был одним из наиболее разумных и справедливых противников раскола. Его светлый ум и чувство правды, а также само его крестьянское происхождение, ясно рисовали ему картину происходившего и удерживали от крайности. Более сурова и настойчива была его борьба с боярами, почитателями западных новшеств. В этом увлечении западными новшествами Патриарх справедливо видел, грядущую на Русскую землю, утрату своей самобытности. И с этими поклонниками западной новизны он действительно поступал иногда довольно сурово, за что и они платили ему немалой ненавистью и обидными выходками. Это не мешало Никону продолжать поступать так, как он считал необходимым. Продолжение следует. |
